мастером импровизаций и отдавался делу с такой восторженной безуминкой, так рисковал и подставлялся, что иногда и невозмутимому тидуссу становилось страшно. Но результат перебивал все – сколько же дел благодаря ему было раскрыто с блеском, сколько преступлений предотвращено. А методы… пусть он продолжал пить, безобразничать и совращать женщин. Зато делал это с пользой для страны.
Так королевство Рудлог получило еще одного верного гражданина, а Тандаджи – превосходного агента.
Храм Всех Богов был тих и безлюден, и статуи Великих Стихий на фоне светлых стен казались настоящими колоссами. Отблески мерцающего погодного купола вспыхивали на их лицах – строгих, задумчивых, яростных, печальных и нежных, – и создавалось полное ощущение, что Стрелковский, шагая по слишком громко хрустящему песку, нарушил их уединение, время, когда они могут отдохнуть от просителей.
Игорь не сразу поехал в храм. Он колесил по городу на машине, стоял в пробках, думая о том, что ему совершенно не хочется домой, к Люджине. Он знал и видел в ее глазах все, что она не может сказать и никогда не скажет. И чувствовал себя подлецом. Потому что не может и никогда не сможет ответить.
Стрелковский обнаружил себя в спальном районе, где жила старая учительница, их с Полей «бабушка», Тамара Марковна. И хотя недавно уже был у нее, остановил машину у магазина, снова закупил продуктов, любимых старушкой конфет и пошел напрашиваться в гости.
Тамара Марковна была уютной и доброй, как пуховый платок, деликатной и интеллигентной и так живо рассказывала о своих учениках, расспрашивала о Полине и о Люджине, что он пригрелся, расслабился и успокоился. И уже в состоянии полного умиротворения поехал в Храм. Помолиться и спросить совета.
Сколько раз за прошедшие семь лет он выполнял этот ритуал – наполнить драгоценными маслами чаши у ног Божественных Стихий, поклониться, встать на колени, прочитать славословия. Шепчущий речитатив – громко он не мог, голос срывался – всегда вызывал у Игоря почти экстатическое состояние. Будто обугленная и скукоженная душа расправлялась, через невозможную боль обновлялась, со стыдом и осознанием собственной ничтожности перед огромным потоком любви, исходящей от тех, к кому он обращался. Боль приносила слезы, слезы очищали, утешали, просветляли, и душа вставала на место. Здесь он мог отдохнуть от своей тоски, от потери, которая убивала его. Там, где было тяжело, становилось легко; туда, где бушевали ярость и злость, приходили смирение и тихая печаль.
Здесь у него ничего не болело. Но снаружи, в мире, все начиналось снова.
Стрелковский скорее почувствовал, чем услышал тихие шаги со стороны келий. По песку легко ступал Его Священство, и Игорь откуда-то понял, что тот ждал его.
– Ты хотел задать вопросы, брат, – мягко и тихо сказал старый служитель. Откинул капюшон, расправил полы накидки и аккуратно уселся на песок рядом с посетителем. Стрелковский склонил голову, и Его Священство легко погладил Игоря по волосам – от руки старика становилось спокойно и светло, будто он вышел в лес ранним летним утром и дышал всей грудью, вдыхая солнце и прохладу.
– Я хочу вернуться, – признался Игорь, на миг прикрыв глаза от этой отеческой ласки. – Мне тяжело, отец.
Священник покачал головой. Глаза его казались глубокими, темными, и на секунду Игорю стало жутко. Будто не глава церкви сейчас с ним разговаривал, а кто-то из высших.
– Сюда приходят жить, брат, а не умирать, – произнес он певуче, – приходят те, кто не может жить, не служа. А ты сейчас выбираешь себе способ самоубийства.
– Я давно уже мертв, отец.
– Неужели в тебе нет ничего, что тебе дорого, брат? – тихо спросил священник. – Жить стоит даже ради крохотной искры любви, Игорь. Даже ради надежды. Да и просто жить – стоит.
Стрелковский молчал, глядя на печальную улыбку Синей Богини.
– Жизнь, – служитель говорил размеренно, будто рассказывал малышу волшебную сказку, – дается не просто так. Самоубийство не зря считается тяжким грехом, брат мой. У каждого на Туре есть своя задача. Главное – прожить жизнь до конца, принимать испытания с достоинством и смирением. Нет ничего, что дается тебе, что было бы тебе не по силам, Игорь. У каждого своя задача.
Священник вздохнул. Он был стар, очень стар, и очень устал. Но его служба еще не закончилась.
– Это как всем миром нести огромную, размером с океан, чашу с водой, – продолжил он. – Непосильно, тяжко, страшно. Но сойдет с дистанции один, другой, третий – и остальные не удержат. И тем, кто сошел, все равно придется пройти этот путь, уже в следующей жизни, и еще тяжелее, искупая все недоделанное в прошлом. Если только их уход не перевернет чашу, не уничтожит этот мир. Поэтому, – священник пытливо взглянул на Игоря, – если ты решишь прийти обратно, мы примем тебя, брат. Но тогда твои долги придется затыкать другими жизнями. Мир ждут серьезные потрясения. И кто знает: может, именно тебе уготовано его спасти?
– Из-за демонов? – спросил Стрелковский. – Что им нужно, отец?
Глава Храма улыбнулся печально.
– Мне дано много знаний и много ограничений. Я не имею права раскрывать секреты доверившихся Храму темных. Но скажу тебе: ошибаются не только люди, но и боги. И им тоже не все ведомо, их власть распространяется на наш мир и только. И что делать, если и ошибка несет за собой смерть, и ее
