можно было узнать, что за всю его сорокадвухлетнюю жизнь он испробовал разные специальности, занятия, побывал во многих странах мира. Но сейчас он желал сообщить что-то другое.
— Мадам, встречи с вами настойчиво добивается какая-то молодая особа, — с характерным южным акцентом сказал он.
— Я же говорила, что никого принимать не буду, — голос артистки прозвучал слегка раздраженно.
— Да, но она совсем не похожа на типичную поклонницу вашего таланта. У нее даже нет визитки. Она говорит, что это касается ее дяди — Дидье Гамелена.
— Пригласите, — согласилась танцовщица.
Через полминуты в гримерной появилась Элен, которая тут же бросилась к хозяйке гримерной со словами:
— Я прямо с вокзала. Вы должны мне помочь. Ведь я знаю, что у вас с моим дядей были очень хорошие отношения! У нас такое горе, вы просто не представляете…
— Как вас зовут, дитя мое? — спросила Хари девушку.
— Простите, мадам. Мое имя — Элен.
— Присаживайтесь. Да, я слышала, что с ним случилась какая-то беда, — задумчиво сказала танцовщица. — Но у меня не было времени узнать подробно…
В последующие несколько минут парижанка коротко рассказала о том, что случилось с ее дядей.
— Да, но чем я могу тебе помочь? — прозвучал совершенно естественный вопрос ее собеседницы.
— Дело в том, что наш общий друг поручик Голицын отправился в Германию освобождать его, — наивно доверила Элен военную тайну, хотя и ложную.
— Как благородно. Так что я могу для тебя сделать?
— А вот послушайте, мадам… — придвинулась ближе девушка.
Через некоторое время Элен поднялась со стула.
— Ну что ж, я, пожалуй, пойду, не буду отнимать у вас времени, ведь вы так заняты.
— Нет, что ты, милое дитя… — улыбнулась артистка. — Впрочем, и правда, я сегодня несколько устала. Напряженный гастрольный график дает о себе знать. Идем, я проведу тебя.
— Ну что вы, не стоит утруждаться, я сама найду дорогу.
— Это вряд ли. Сейчас я тебя выведу через боковой выход, а там ты сама разберешься, — великая танцовщица проводила девушку до двери театра.
— Так я могу надеяться, мадам? — спросила на прощанье Элен. — Для меня это очень важно.
— Ну, конечно же, я сделаю то, о чем ты меня просила, это для меня сущая мелочь, — обнадежила ее Мата Хари. — Было бы о чем говорить! До встречи.
— Спасибо, большое спасибо вам, мадам, — с чувством проговорила Элен.
Девушка, махнув на прощанье рукой, перешла на другую сторону улицы и вскоре исчезла в вечерней толпе пешеходов. Мата Хари, стоя у дверей, еще долго глядела в ту сторону, куда ушла Элен, и на ее задумчивом лице блуждала улыбка.
ГЛАВА 18
— А погодка-то дрянь, — с каким-то мазохистским удовольствием произнес Кураев, поглядывая вокруг. — В такую погоду, которая скоро начнется, хороший хозяин кота из дома не выпустит.
— Собаку, — поправил поручик.
— Что?
— Собаку, говорю, а не кота.
— А-а, разве в этом дело, поручик, — кота, собаку. По мне, так хоть крокодила, сути дела это не меняет, — махнул рукой Кураев. — Не все ли равно?
И действительно, глядя на то, что начинала вытворять капризная погода, особой разницы в этом не существовало. Несмотря на то, что уже стояла ночь, все было видно, так сказать, невооруженным глазом. Воздушный шар входил в полосу непогоды. Буквально за несколько минут ветер превратился в шквальный. Гондола раскачивалась как сумасшедшая, так, что приходилось держаться за канаты, чтобы не быть выброшенными ветром за борт.
Кроме репортера, остальные трое оказались менее подверженными страху. Кураев решил, что только согревающий кровь напиток способен помочь в такую бурю. Достав из кармана плоскую и вместительную фляжку с коньяком, он периодически прикладывался к горлышку и с видом знатока причмокивал губами. Глядя на ротмистра, можно было подумать, что он всю жизнь летал на шарах и поэтому без страха взирает на адскую непогоду.
Пассажиры с беспокойством осматривались вокруг. Голицына, казалось, все происходящее как-то мало волновало. Он выглядел спокойным и собранным.
— Ого! Слышите, поручик? — кивнул Кураев. — Сейчас начнется.
Молнии огненными змеями разрезали небо, перемежаясь раскатами мощного грома.
— А как вы думаете, господа, это не опасно? Я в том смысле, не сыграет ли наш шар роль, так сказать, громоотвода? — поинтересовался журналист, опасливо озираясь. — Все-таки не хотелось бы вспыхнуть, как факел. Слишком это будет… несправедливо.
Действительно, Санин не видел никакого смысла в том, чтобы так глупо погибнуть. Нет, он, конечно, согласен был рисковать, но только в разумных пределах и за соответствующее вознаграждение. Но вот так глупо погибнуть — нет, на это он пойти никак не мог.
— Надо же что-то делать! — визгливо выкрикнул он.
— Будешь болтать — сам сыграешь у меня такую роль! Понял? — поднес ротмистр к носу репортера волосатый кулак. — Ты мне и так уже все печенки проел. Если каждая штатская сволочь будет мешать военной операции, то надежды выиграть войну не остается вообще никакой.
Санин съежился и притих. Дождевые капли, застучавшие поначалу редко, быстро превратились в ливень. Все приуныли.
— Прогулка перестала быть легкой, — резюмировал поручик.
Журналист уже хотел рассказать о своих предчувствиях, но, глянув на Кураева, не решился.
Погода стала ужасной. Воздушный шар плыл в низких облаках. Теперь уже не было никакого просвета, и понять, где находится монгольфьер, не было никакой возможности. Даже француз, который вроде бы должен был ориентироваться в окружающей обстановке, ничего толком сказать не мог, пожимал плечами и разводил руками.
— Летим вслепую! — кричал Кураев.
Несмотря на такой экстрим, пилот оказался по-французски человеком неунывающим. Он даже успел рассказать пару анекдотов — наверное, для того, чтобы поднять настроение пассажирам.
— За что люблю французов — так это за их веселый нрав. Вы только посмотрите, поручик: взять, к примеру, немца — мрачный тип, думающий о том, чтобы все у него было аккуратно, чистенько, убрано, подметено, — рассуждал, вытирая дождевые капли с усов, Кураев. — И все-то у него должно лежать на своем месте, не правее, не левее, а именно там, где и положено. Насмотрелся я в свое время на тевтонов еще в России. Если что не по нем — это его просто в тупик ставит. Кстати, именно это я и вижу причиной их поражения.
— Так ведь это же мощная машина? — хмыкнул Голицын.
— Так вот именно! — горячился ротмистр. — В том-то и дело, что машина. А она, как известно, имеет свойство ломаться. Мы, русские, мыслим нестандартно. Вы же помните: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…» Наша нестандартность мышления и заведет немца в тупик.
— Вы же, ротмистр, что-то говорили о французах? — напомнил поручик.
— Ах, да! Так вот, французы — один из самых веселых народов. Уже и поставят его расстреливать у стенки — другой бы в коленях у палачей ползал, умоляя пощадить, а он ничего: стоит как на параде, усмехается, да еще и думает, как бы ему потеатральнее упасть. Вот и наш пилот такой же.
