в душе и не рвусь в генералы.
— Геннадий Михайлович, — через полчаса говорю на выходе своему терпеливо дожидающемуся няньке, — ты Воронежский полк знаешь?
Он даже не удивился.
— Офицеры дерьмо, солдаты все больше рекруты, вчерась драпали от пошедших на вылазку из крепости. Лишь лично прибывший с гренадерами и драгунами командующий сумел исправить положение и отбить атакующих.
И ведь тоже только что приехал, а новости досконально выяснил.
— А что-нибудь мне неизвестное? — делая умный вид, требую.
— Полк имеет свой герб, — после минимальной задержки просветил меня Гена. — Золотой щит, на красном поле две пушки, на одной из которых сидит орел.
— Поздравляю. Этот орел — я!
Гена посмотрел с легким недоумением. Шутки он понимал, да нынешняя не лучшего качества и без объяснений не проходит.
— За великие заслуги в деле обороны обоза от татарских налетчиков назначен командиром Воронежского пехотного полка. К сожалению, не того, что гарнизонный и в городе находится. Здешнего никчемного.
— Так в баню не пойдем? Я послал протопить.
— Еще как пойдем, — невольно почесываясь, возмущаюсь. — Помирать, так чистым!
Баня помещалась в крошечной хибарке, как бы вросшей в землю. Предбанника не было вообще. Упрощенное строение военного времени. Моя личная инициатива, воздвигнутая припаханными солдатиками из обслуги. Офицерское звание и принадлежность к штабу — вещи полезные. Да и начальство одобрительно отнеслось к идее.
Мы разделись за стенкой, на ветру и торопливо нырнули в низенькую дверь. Густой с березовым духом пар ударил в лицо, обжигая. Гена принялся хлестать себя веником все сильнее и сильнее, с азартом и заметным удовольствием. Потом взялся за меня, энергично работая. Мы терли друг другу по очереди спины, сдирая грязь вместе с кожей и обильно потея.
— Ну-ка, плесни еще, Миша! — позволяя сползти распаренному, потребовал он, наплевав на субординацию.
Я нашел в углу ведро со студеной водой, зачерпнул ковш и выплеснул в очаг. Струя горячего пара ударила, как из шланга.
— Наддай, еще наддай!
Он точно русский, выползая наружу и усаживаясь на специально сделанную под эти цели скамейку, определяю. Немец бы сдох, а кочевник грязь не смывает, разве что под дождем.
— Страшно? — спрашивает, приземляясь рядом и принимаясь набивать трубку.
В данном отношении он моего мнения тоже не спрашивает. Знает прекрасно, не люблю, когда табаком несет. Михайло не злоупотреблял, организм не просит, а чисто психологическая привычка отсутствует. Я, тот прежний, тоже не особо баловался. Разве под выпивку, но в интернате было строго.
Давно привык к своему Геннадию и обычно не замечаю достаточно вольного поведения. Цену себе знает, и правильно. Кроме того, и кому доверять в Диком поле, как не старому знакомому и практически родственнику. И все же иногда он мне напоминал гранату с вырванной чекой. Может рвануть в любой момент, если обращаться неправильно. А точно расписанной инструкции не существует.
— От таких назначений не отказываются, — убежденно заявляет крестник, — удачу спугнешь. Она девка норовистая, один раз отвернешься, второй не подойдет. И ничем не подманишь.
— Дают — бери?
— А бьют — беги. Народ зря не скажет. Мудрые пословицы на пустом месте не родятся.
— Да-да! На войне рать крепка воеводой. Я мало того в полковых делах не разбираюсь, так и на смерть посылать должен буду. Вот здесь, — постучал по груди, — ноет.
— Это война, и на ней без смертей не бывает. А кому жить или умереть, решать не нам. Другой под огнем целый, а товарищ на ровном месте упал и шею свернул. Это я сам видел. Кисмет. Судьба, значит, такая. А правильная цель командира всегда одна: достижение победы с наименьшими потерями.
— И как мне этого добиться?
— А я на что?
Действительно, чего я раскис. Уж он должен во многом разбираться. А дальше поглядим. Все мои предприятия начинались с пустого места и без настоящего опыта. Половина офицеров не только военных училищ не заканчивали и в мирное время не особо утруждались службой. И ничего, воюют, и никто не ставит под сомнение их компетентность. Разве я хуже?
