паровоза. Все сходилось — вагоны действительно должны следовать в том самом направлении.
— Ну, что там, Шестаков? — задрав голову, поинтересовался Иевлев у унтера, залезшего на цистерну. — Что в цистерне?
— Сейчас… сейчас, — бормотал тот, возясь с замком.
Несколько секунд унтер молчал, исследуя содержимое цистерны, затем возбужденно воскликнул:
— Шнапс! Да тут шнапс, ваше благородие! Ей-богу!
— Германцы везли его в действующую армию, — прокомментировал стоящий рядом хорунжий. — У них же выдают каждодневную порцию шнапса для поддержания духа солдат Великой Германии.
Унтер продолжал воодушевленно восклицать, радуясь, как ребенок, и причмокивая языком от удовольствия.
— Каждому свое, — ухмыльнулся корнет восторженным возгласам Шестакова. — Кому-то войну выиграть, кому-то танк найти, а кто-то безгранично счастлив оказаться обладателем цистерны со шнапсом.
— Меня, корнет, сейчас волнует второй из упомянутых вами пунктов, — задумчиво произнес поручик. — Наше дело, как вы уже сами отметили, — найти танк. Из всего увиденного и прочитанного неопровержимо следует то…
— Что германцы хотят устроить ловушку, — закончил фразу Булак-Балахович.
— Вот именно. Поэтому вы пока здесь разберитесь, а я отправлю почту.
Голицын, сидя на лавочке, торопливо написал донесение. Извлекая второго голубя, поручик с теплотой подумал об этих удивительных крылатых созданиях, приносящих такую пользу человеку. Белый голубь — символ чистоты и мира теперь служил войне. Парадокс! Да, определенно все смешалось в этом мире. Офицер проделал уже знакомую операцию по снабжению крылатого создания текстовым сообщением и отпустил его.
Закончив с этим делом, поручик вернулся к своим товарищам.
— Да, но что делать дальше? — рассуждал корнет. — Ведь прапорщик купился на провокацию!
Несколько минут спустя все собравшиеся у вагона на небольшое оперативное совещание офицеры были удивлены. Поручик предложил новый смелый план. Причем настолько смелый, что отговаривать его принялись все, даже самые отчаянные кавалеристы. Все как один высказывались против предложения Голицына. Но он был неумолим.
— Поручик, я вас очень уважаю, но это совершенно нереально.
— Об этом не может быть и речи…
— Смело, но бесполезно! — звучали голоса его коллег.
Тем не менее, воспользовавшись данным ему Богом красноречием, а главное, данными ему полномочиями, поручик Голицын, хоть и с немалым трудом, но все же убедил товарищей в верности предложенного им варианта по выходу из сложившейся ситуации.
Когда же вопрос был закрыт, нежданно-негаданно выяснилась одна весьма неприятная вещь. Как оказалось, Шестаков успел налить из цистерны ведро шнапса — с целью, конечно, разобраться, не отравлен ли столь ценный и полезный напиток.
— То, что он в фантастически короткие сроки напился сам, — кричал Алексеев, первым обнаруживший «непорядок», — это еще полбеды, но он уже напоил машиниста, механика и кочегаров. Пейте, мол, супостаты, за победу русского оружия!
Все ринулись за вагон. Глазам изумленных офицеров предстала трогательная картинка: унтер-офицер Григорий Шестаков в немецкой форме и чумазые железнодорожники, обнявшись, пели имперские гимны. «Дойчлянд юбер аллес!» сменился следующим:
ревел Шестаков.
— Время идет, а в подобном виде пускать машиниста в кабину паровоза — самоубийство, — мрачно сплюнул Голицын.
— А без паровозной обслуги никуда, — развел руками Зимин. — Никто из офицеров, естественно, управляться с паровозом не умеет. Вы, Сурхайнов, случайно не знакомы с управлением и устройством этого агрегата?
— Вы издеваетесь, хорунжий?! — фыркнул Сурхайнов. — Я в этом ничего не понимаю, да и никакого желания понимать у меня нет!
— А зря. Сейчас бы нам знания по устройству и вождению паровоза очень пригодились, — задумчиво глядя куда-то в сторону, произнес Голицын. — Но что же мы будем делать?
Глава 22
Гостиничный номер, в котором произошло разоблачение русской диверсантки, выглядел теперь, как после погрома. Прежде идеально убранный, подметенный и вычищенный, за каких-то двадцать минут он преобразился до неузнаваемости — все было перевернуто вверх дном. Сумки выпотрошены, ящики шкафа лежали на полу, одежда валялась в беспорядке. Даже картины, висевшие на стенах, теперь висели вкривь и вкось — судя по всему, за ними тоже что-то искали.
Ольга сидела, сжав ладонями виски, и, прищурив глаза, смотрела на действия Леера и Корфа, рыскавших по номеру в надежде найти что-то полезное для себя.
— Все понятно, — заключил Леер. — Больше мы тут ничего не найдем. Впрочем, большей удачи, чем обнаружение беспроволочного телеграфа, трудно и придумать. По нему эта девка и собиралась передавать разведданные. Это, барон, огромная удача, говорю вам как специалист. Но мы сейчас сделаем маленькую паузу, оставив все вкусное на потом. Я спущусь вниз, — обратился он к Корфу. — Надо ведь покончить с диверсантами, поставив жирную точку.
— В каком смысле? — взглянул на него Корф. — О чем вы?
— В смысле того, что своими силами, барон, мы вряд ли справимся с нашими гостями. Ведь их там много, не правда ли?
Сеченова отвернулась.
— Ну, конечно, много, — ухмыляясь, произнес «егерь». — Короче говоря, мне надо сделать всего один телефонный звонок. Очень не хочется вас покидать, милая барышня, но спешу вас заверить, что наше расставание будет недолгим. Я пока удалюсь, а вам прекрасную компанию составит мой товарищ. Не правда ли, барон?
— Именно так, — подтвердил Корф. — Можете идти, Людвиг.
Леер, сделав несколько шагов, взялся за ручку двери и, обернувшись, заколебался:
— А может, связать эту особу от греха подальше?
— Ну, зачем же, — иронически ответил Корф. — Ведь у нас найдется о чем поговорить, не правда ли, госпожа Сеченова?
— Ну, как знаете, — прищелкнул языком Леер. — Смотрите за ней, барон, в оба глаза. Сдается мне, что птичка очень желает вылететь из клетки.
— Ничего, мы сделаем все возможное, чтобы она осталась, — хмыкнул Корф.
Хлопнула дверь.
— Вы меня всегда удивляли, милая Ольга, но сегодня — просто потрясли, — усмехнулся Корф. — Вы никогда не задумывались, что страсть к авантюрам может плохо закончиться?
— Я вам не милая! — сквозь зубы прошипела Сеченова, бросая на Корфа взгляд, полный
