ограда окружала смотровую площадку, позволяя видеть все, что делается окрест. Для того чтобы наблюдать за городом — лучше не придумать. Но люди, находившиеся здесь в данный момент, ничем подобным заниматься не собирались. По правде говоря, сгори сей же час этот проклятый городишко, изойди он весь синим пламенем — все были бы только рады. Такое настроение объяснялось тем, что люди, сидевшие на площадке, попали сюда отнюдь не по своей воле.
Внизу находилось здание пожарного депо. Единственным сооружением, пытавшимся соперничать с каланчой в высоте, была колокольня старинной церкви, своим готическим шпилем тянущаяся вверх.
Сам городок отсюда был как на ладони. Довольно большая прямоугольная площадь со стоящей в центре ратушей, ровные кварталы симпатичных домиков, зеленые сады, поля и перелески, окружавшие местечко… Такая картина открывалась взору пленников, которым, собственно говоря, особой радости или пользы лицезреть все эти красоты не было. В какое другое время, возможно, и была бы охота полюбоваться на пейзажи, открывающиеся внизу, но сейчас настроение у всех было испорчено, и, похоже, надолго.
Из гостиницы конвой провел их через площадь, затолкал в башню и заставил подняться по узкой винтовой лестнице наверх, где запер на обширной, но малопригодной для ночевки площадке. Документы и личные вещи у всех отобрали, и единственное, что было оставлено узникам, — это табак. Теперь приунывшие солдаты попыхивали цигарками, вяло делясь впечатлениями и мыслями по поводу своего положения.
«Нижним чинам», конечно, уже было известно, что командир — барышня, однако вопреки ожиданиям Сеченовой это только придало ей авторитета. Мол, рассуждали солдаты, если уж она германцев не убоялась, то им, взрослым мужикам, и подавно бояться их стыдно! Да и о ее геройстве при штурме вражеских траншей все помнили.
— Обидно, ребята, — густым басом говорил солдат по фамилии Батюк. — Главное, ведь как удачно-то все начиналось. И линию фронта прошли безо всяких хлопот. Я ведь уже пятый раз эту самую линию перехожу. В разведке долго на месте не посидишь. Это ведь пехота да артиллерия может на позициях месяцами сидеть. Приказ дан — и сиди, покуда наступление не начнется. А мы все время на ногах. Так вот, другой раз, как переходишь на немецкую сторону, в такую историю вляпаешься, что потом только диву даешься, как вообще жив остался.
— Это ты к чему? — спросил сидевший рядом Глазьев.
— Да к тому, что хорошо началось, а закончилось плачевно.
— Ну, это еще неизвестно, как оно дальше будет!
— Так ведь я ничего плохого и не говорю, — стал оправдываться Батюк. — Я к тому, что надо мозгами-то пораскинуть, что к чему…
Ольга, слушая вполуха разговоры своих подчиненных, думала о своем. Мысли, конечно, после всех этих событий разбегались. Немудрено, когда такая хорошо продуманная операция разваливается у тебя на глазах!
Опершись спиной о решетку ограждения, девушка прижалась щекой к кованой решетке, холодившей разгоряченное лицо. Ей было не по себе, она просто сгорала от стыда. Ведь сама, сама провалила дело! Она от злости скрипнула зубами. Испугаться мышей… Да, нечего сказать, великолепный прапорщик из нее вышел! Нет — самая настоящая кисейная барышня, которой не то что на фронте — и в госпитале не место! Сидеть тебе надо в родительском доме, вышивать крестиком и читать в газетах вести с фронта. Встречаться с такими же, как и ты, подругами, охать и ахать от новых сведений с полей брани! Загубила операцию, так ведь еще и своих же солдат подставила. Какое ты имела право рисковать жизнью других людей?
Наконец, подавив в себе панические настроения, Сеченова решила рассуждать трезво. Что получается: из-за ее слабых нервов рушатся все планы командования. Мало того что сама в плену у германцев, мало того что ее кавалеристы тут же, так она еще может стать причиной поражения своих. Перед тем как отправить ее на каланчу, Корф поведал ей о ложном донесении по «беспроволочному телеграфу».
«И ведь каков мерзавец! — с возмущением подумала она. — Он ведь не просто так мне сообщил. За то, что я его отвергла, он решил меня этим окончательно деморализовать и унизить. Глубина человеческого падения в этом негодяе переходит всякие границы. А ведь каков был поклонник! Цветами засыпал, письма по десять страниц писал… Гадина!»
Ольга оперлась на перила ограждения и наморщила нос, соображая, что же можно придумать в такой непростой ситуации. По всему выходило, что сбежать с каланчи невозможно. Металлические двери были надежно заперты со стороны винтовой лестницы, а внизу стоял часовой. Ольга прекрасно видела размеренно вышагивающую фигуру немецкого солдата. При помощи сплетенной одежды спуститься тоже не получится — во-первых, это же сколько одежды понадобится для такого дела! А во-вторых, немец периодически задирал голову и посматривал вверх.
Удрученная своим нелепым положением, Ольга, положив голову на руки, тоскливо обозревала окрестности. Единственное, что можно было извлечь из «высотного сидения», так это то, что дислокация немецких войск просматривалась отсюда прекрасно, если не сказать великолепно. Девушка от бессильной злости даже топнула ножкой. Невооруженным глазом было видно, что германцев в самом городе и его окрестностях немного. Не надо было быть провидцем, чтобы понять — наступление наверняка произойдет в другом месте.
«Ах, дура я, дура! — еще больше казнила себя Сеченова. — Так глупо, так бездарно. Нет, такая, как я, не способна ни на что!»
С каланчи открывалась чудесная панорама уходивших вдаль загородных садов. День угасал, солнце садилось в дымчатую громаду огненных облаков. Высоко в небе последние лучи золотили кудрявые вершины деревьев. Среди них — фиу-фить, фиу-фить — посвистывал скворец, словно вызывая подружку на свидание. Постепенно, с каждой минутой становилось все темнее, и вскоре на горизонте остались лишь затаившиеся черные тучи с протянувшейся внизу бледно-розовой полоской. Повеяло свежестью.
— Вам не холодно, ваше благородие? — послышался рядом голос Ярцева. — Ведь смотрите, ветер, холодные кирпичи.
— Нет, спасибо, Василий, — с благодарностью взглянула на него девушка.
— А то я шинель принесу?
— Нет, благодарю.
Ольга, глядя на неказистую, мешковатую фигуру солдата, думала о том, как сильно проявляются черты характера человека в трудных ситуациях. Оказавшись в плену, они думают не только о себе, но и о своих товарищах.
Мысли девушки неумолимо возвращались к своему суженому. К тому, без кого она теперь не представляла своей жизни. К тому, ради которого она сама стала воином, желая быть поближе.
«Да, будь он тут, — вздыхала Ольга, — Сергей наверняка бы что-нибудь придумал… Но, с другой стороны, хорошо, что его тут нет, ему не придется разделить мою участь. Не знаю, что будет со мной. Возможно, меня расстреляют, как русского шпиона. Хотя нет, — содрогнулась она от мрачной мысли, — шпионов ведь вешают. Да и тот немец сказал то же самое. Нет, лучше бы расстреляли».
Она вдруг представила себе, как веревка сдавливает ее шею, как становится невозможно дышать… Нет, пускай хотя бы он останется в живых после этой страшной войны. На глазах выступили слезы. Ольга вздохнула, пытаясь проглотить тугой комок, застрявший в горле, и усилием воли подавила непреодолимое желание заплакать. Но две слезинки, две предательские слезинки все же скатились по ее щекам. Она оглянулась украдкой и, увидев, что никто не заметил ее слабости, вытерла слезы.
Солдатам было не до того, чтобы всматриваться в лицо «прапорщика», улавливая его душевные переживания. Каждый из них обсуждал сложившееся положение и высказывал идеи по поводу того, как выбраться с каланчи. К большому сожалению, все они были неосуществимы.
Глава 27
По полю, перечеркнутому двойной ниткой рельсов, мчался поезд. Валил дым из трубы, стучали колеса, перестукивались буфера. За паровозом тянулись два вагона и цистерна, приятно пахнущая шнапсом.
