— Ну, так… в общих чертах, — кивнул дежурный.
— Ничего в таком случае вы не знаете, — решительно заключил собеседник. — Это же водопад, лавина. Когда их большое количество, скажу я вам, впечатление просто устрашающее. Движутся они с диким визгом, напоминающим татарские вопли из времен Средневековья. Когда видишь такое, то просто волосы дыбом на голове встают! Ну а как рубят казаки — это, скажу я вам, замечательное зрелище.
— В каком смысле?
— В самом простом. Они ведь, то есть казаки, ничем другим, кроме как войной, не занимаются. Они ведь даже не платят за землю, на которой живут.
— Это как же, господин лейтенант? — удивленно спросил немец. — Жить на государственной земле и не платить за нее…
— Очень просто. Государство идет им навстречу, но и они в ответ связаны определенными условиями — играют роль всегда готового к военным действиям войска, — пояснил офицер. — Война — это их стихия. Поэтому воинское мастерство у них доведено до совершенства. Так вот, многие из них с одного удара человека до пояса разрубают.
— Да вы что? — поцокал языком дежурный по станции.
— Да-да, именно так, — подтвердил Булак-Балахович (это, конечно, был именно он). — Но мы-то, конечно, тоже не лыком шиты. Пришлось отстреливаться. Однако вся эта канитель задержала нас на несколько часов. Но главное, что задача выполнена, мы добрались до места и, что немаловажно, без потерь. Это была, на счастье, лесная дорога, — закурив, сообщил офицер. — Поставили мы повозки в качестве заграждения и открыли такой огонь по этим дикарям, что те подобраться к нам не могли. Так и отступали — то двигаясь, то вновь создавая оборону. Пришлось сделать крюк, чтобы выскочить из той западни, которую они нам поставили. Все это, безусловно, забрало время, но нам удалось выбраться. Да и то мы бы прибыли неизвестно когда, но, к счастью, нам подвернулся поезд. Так что пускай и с приключениями, а все же добрались, — заключил офицер.
— Вы, наверное, из «Фольксдойче»? — предположил дежурный. — Акцент у вас такой… специфический.
— Да, родился в Либаве, — подтвердил офицер.
— А что в бочке? Неужели шнапс?
— Именно так, дружище. Как же на фронте без такой важной вещи!
— Это точно, — осклабился железнодорожник. На его длинной шее заходил кадык.
— Когда будут подводы для нас?
— Да вот хоть сейчас можете грузиться.
Получив подводы, отряд переодетых русских кавалеристов направился с муляжом и керосином в ту самую сторону, где и находился настоящий танк.
Зато новость о целой цистерне шнапса мгновенно распространилась по немецким окопам. «Германские интенданты» также внесли посильный вклад в дело распространения слухов. Несколько «доверительных разговоров» со встреченными немецкими вояками убедили тех, что на подходе еще несколько составов со спиртным.
Отряд продолжал движение.
— Ведь вы посмотрите, если на австрийском фронте одно положение, то у нас совершенно другое, — говорил корнет сидящему рядом на подводе Спицыну.
— О чем это вы?
— Против нас стоят немцы. Неважно какие: пусть это пруссаки, баварцы или саксонцы. Не суть важно. Естественно, среди них можно встретить и поляков, живущих на исконно польских территориях, в разное время вошедших в состав Германии. Но таких, надо сказать, немного, и погоды они не делают. А возьмите Австро-Венгрию — это же небо и земля по сравнению с германцами. Австрийская империя веками составлялась, будто сшивалось лоскутное одеяло. Что уж далеко ходить — сама Австрия, сами австрияки — ведь это и есть, по сути, те же самые немцы. Чем они вообще отличаются от противостоящих нам пруссаков? Да, надо сказать, немногим. Региональными отличиями и закваской, сложившейся при жизни в другом государстве, воображающем о себе слишком много. А вторую по численности группу населения в этой лоскутной империи составляют венгры, у которых взгляд практически на все происходящее в стране и за ее пределами отличается от австрийского.
— Вы полагаете? — переспросил Спицын.
— А чего тут полагать? Вы только вспомните восстание тысяча восемьсот сорок восьмого года, когда империя была одной ногой в могиле. И только действия нашего императора Николая Первого, направившего в ответ на слезные просьбы Австрии огромную армию, сохранили империю от неминуемой гибели. Сохранить-то мы ее сохранили, но что толку? Эти же австрийские иуды буквально через несколько лет, во время печальной Крымской войны, нас и предали. Ну да не об этом я речь веду, — пошевелился на подводе корнет. — Ведь кроме венгров, сражающихся если не за независимость, то за право стать таким же равным австрийцам народом, там проживают чехи, словаки, словенцы, хорваты, сербы, босняки… И каждый из этих народов считает себя смертельно обиженным и особого желания отдавать свою драгоценную жизнь за интересы оккупантов не изъявляет. Мало того, они и между собой в армии практически не общаются, и на войне ни о какой помощи речь не идет. В случае чего каждый из них будет злорадно ухмыляться, видя, что сосед погибает, но прийти на помощь не пожелает.
— Ну, я бы не сказал, что австрийская армия так уж слаба, — возразил Спицын.
— Я и не говорю об этом. Но это — колосс на глиняных ногах. Несмотря на то что по оснащенности и обученности австрийская армия ничем не уступает остальным европейским армиям, ее самое слабое место и есть многоязычность, точнее — девятиязычность. Почти половину военнослужащих составляют славяне. Немцев там всего четверть, венгров — процентов двадцать и так далее. Я вам категорически заявляю, сотник, что в скором времени вы увидите, да и я с вами тоже, как австрийская армия если не развалится окончательно (а этого сделать им не дадут германцы), то потерпит тяжелейшее поражение.
— Посмотрим. Хотелось бы верить, — развел руками Спицын.
— А я готов и пари с вами заключить! — корнет был абсолютно уверен в своих выкладках.
«Интенданты» продвигались вперед.
Глава 31
Приблизительно в то самое время, когда немецкий состав со шнапсом и муляжом новейшего чудо- оружия только остановился на станции Папендорф, к единственной гостинице городка Ирстенбург подъехал одинокий всадник в форме немецкого обер-лейтенанта. Внешне всадник ничем не выделялся. На вид офицеру было лет двадцать пять, он был высок, хорош собой — это был поручик Голицын.
Появление поручика здесь было, конечно же, неслучайным. Голицын прибыл в городок с вполне конкретной целью — спасти прапорщика, родственника Ольги, и его людей. По его глубокому убеждению, они могли быть только здесь. Ведь, по немецким документам, обнаруженным у порубанного на полустанке конвоя, именно сюда первоначально и направлялся вагон с муляжом.
Появление Голицына здесь в одиночестве могло показаться странным, даже чистой воды сумасбродством. Но так было решено там, на полустанке. Все планы, рассматривавшиеся в ходе совещания офицеров, имели свои, причем немалые минусы. А тот план, который, в конце концов, решил осуществить Голицын, представлял собой «типичное лихое безрассудство, помноженное на русское „авось“. Именно так и заявил ему во время последнего разговора Булак-Балахович. Но надо сказать, что безрассудство было в характере поручика. Товарищей он не взял с собой, посчитав, что там, на станции, они более необходимы.
Теперь нужно было где-то остановиться. Для этой цели, конечно, лучше всего подходила единственная имевшаяся в городке гостиница. Остановившись у здания, поручик привязал коня, закурил и осмотрелся. Все выглядело так, как обычно в простом немецком городишке. До безобразия чисто выглядящие мощеные улицы, двухэтажные домики, стоящие по сторонам площади, готическая церковь со старинными часами на башне и немногочисленные жители, спешившие по делам. Навстречу поручику шла
