вот!
Настя скользнула с постели, привычно подставила руку к низу живота, чтобы не запачкать простыни. Подтерлась куском туалетной бумаги, стараясь отрывать поменьше – откуда здесь ее взять? И воды нет… Пришлось обтираться тряпочкой, воду из кружки. И скоро вода совсем испортится – не то что пить, и мыться противно будет!
Конкин лежал расслабленный, наблюдая за перемещениями любовницы. Хороша, чертовка! Тело – как у модели! Ну как вот в обычной деревеньке на далеком севере могло зародиться эдакое чудо?! Каждый раз, когда Конкин занимался с ней сексом, у него было ощущение, что ворует что-то сладкое, запретное, то, что ему никогда в жизни бы не досталось!
Настя была белой, как… сахар! Сквозь едва ли не прозрачную кожу проглядывали тонкие сосуды, и стоило как следует прижать кожу жесткими пальцами, неминуемо оставались подозрительные синяки. Потому когда Конкин пытался своей лапищей помять ее небольшие, упругие груди, ничуть не испорченные кормлением ребенка, Настя отбивалась, фырчала и ругалась – едва не матом.
Впрочем, иногда она ругалась и матом – когда входила в раж. Ей очень нравилось, когда Конкин насаживал ее «по-собачьи», держа за ягодицы, забуриваясь так, что у другой женщины давно бы все вывернулось наизнанку. Несмотря на свою субтильную внешность и тонкую, чувствительную кожу, Настя была довольно крепкой и весьма любвеобильной женщиной, не чуравшейся экспериментов в сексе. Возможно, потому они с Конкиным и сошлись.
Впервые ЭТО произошло у них прямо в его рабочем кабинете, когда он, потеряв разум от чистого запаха ее тела, от глаз, больше подходящих оленихе, а не охраннице особого режимного объекта, сгреб Настю в охапку, бросил на стол, сорвал трусы и вонзился в нее со всей страстью обезумевшего самца, не думающего о последствиях, мечтающего лишь об одном – как можно обильнее излиться в приглянувшуюся ему самку.
Конкин раньше не замечал за собой повадок маньяка, и происшедшее привело его не то чтобы в ужас, но потрясло до глубины души – как так? Почему? Что с ним случилось?
Вероятно, любовь. Это она, проклятая, накатывает на мужчину, будто волна цунами на несчастный японский остров, снося все, что выстроили люди за сотни и тысячи лет. Волне ведь все равно, что гибнут люди, что прежняя жизнь умрет, встретившись с могучим морским приливом. Стихия – что тут поделать? Только проклинать или покориться, зализывая раны, восстанавливая то, что разрушено, или строя из обломков прежней жизни новую, гораздо более интересную, живую, правильную.
Конкин ждал от Насти слез, угроз с обещаниями «уволить», посадить, увещеваний вроде обычных: «У меня муж, ребенок, что вы себе позволяете?! Как вам не стыдно?!» Но ничего такого не было. Она молча взяла со стола Конкина лист чистой бумаги, вытерлась, стирая следы «преступления» (Настя всегда была патологически чистоплотной женщиной), и только когда он растерянно сказал ей: «Прости, я не смог сдержаться!», – неопределенно пожала плечами, натянула трусики, колготки и села на стул, упорно рассматривая пробитый металлическими ножками стула линолеум.
Потом они обсуждали график дежурств – он вызвал ее, чтобы попросить подменить одну из охранниц, срочно вызванную на похороны отца, – и как будто ничего между ними и не было, как будто не он десять минут назад насаживал извивающееся, стонущее от страсти тельце Насти, вдыхая терпкий запах женского тела.
Следующий раз он вызвал ее к себе, уже зная, что произойдет, и когда Настя пришла, шагнул, закрыв дверь за ее спиной на ключ, а потом впился губами в нежный рот, тут же откликнувшийся, будто ждал этого давным-давно.
Конкин знал ее мужа – молодой лейтенант, тихий, незаметный, по словам односельчан, Настя вышла за него замуж не по любви – так, поухаживал, заслал сватов, вот и сладилась ячейка общества. Никаких тебе вулканических страстей, никаких любовных страданий – что-то вроде партнерства между двумя взрослыми, разумными людьми.
Впрочем, лейтенант-то как раз скорее всего ее любил, а вот Настя… ей хотелось сильного мужчину, самца, который заставит ее выть, прося погрузиться в нее как можно глубже, чтобы обращался с ней как с куклой, игрушкой, вытворяя такое, чего мужу она никогда не позволила бы делать.
Не одна она такая на белом свете. Не всем женщинам дано счастье встретить мужчину, который совмещал бы в себе и друга, и любовника, и мужа. Обычно все эти ипостаси существуют отдельно друг от друга, никак и нигде не пересекаясь. На радость изменщику или изменщице.
Их связь продолжалась полгода – до самого того момента, когда каким-то невероятным образом тюрьму перенесло на другую планету. Или в другой мир – что в общем-то все равно.
В прежней жизни они жили каждый сам по себе, встречаясь лишь на работе и отдаваясь друг другу, как два сексуальных маньяка, – у Конкина семья, у Насти тоже. И ломать свою жизнь не собирался никто. В конце концов, ведь не глупые юнцы, а взрослые, можно сказать, состоявшиеся люди. Зачем менять то, что сложилось само собой и всех устраивает? Настя предохранялась, а если и будет от Конкина ребенок – так она замужем и никакого позора не предвидится. Муж только порадуется – он давно просил родить ему второго отпрыска.
Само собой – молва. Что ты ни делай, какие бы толстые стены ни были в стародавней постройки тюрьме – все равно звуки просачиваются, падают в благодарные уши женщин, сотрудниц клубка змей, каковым всегда был и сейчас является женский коллектив любого предприятия. Будь это конструкторское бюро, конфетная фабрика или тюрьма особого режима для осужденных на пожизненный срок. Бабы перешептывались, поглядывая на Конкина и Тимохину, и Настя чувствовала, что добром это все не кончится. Но ничего поделать с собой не могла. И не хотела. Мало ли баб живут с мужем и бегают на сторону? Да почитай – каждая первая! Только дай волю! Только сумей соблазнить! А те, кому не досталось искрометной греховной страсти, пусть шипят вслед –
