говорил, но Конкин, само собой, ничего не мог понять – язык похож на какой-то восточный, но даже если бы был похож на французский или португальский – это ничего бы не изменило. Конкин знал только русский и русский матерный. Ну и английский в пределах «фак ю». О чем тут же сообщил Насте и Василичу, кривя рот и кусая губы от злости и беспомощности. И что теперь делать? Как быть?
– Мля! Жестами теперь общаться, что ли?! Что делать-то, Андрей?
– А что сделаешь? Приглашать надо сюда. Потом и разговаривать. Хоть картинками, хоть как с глухонемыми. Другого не остается. У нас воды осталось хрен да маленько, сам знаешь. Если договоримся с аборигенами, то… ну – понятно. Соляры у нас еще на месяц хватит, взять нас трудно, пулеметы – это тебе не луки со стрелами. Но до тех пор мы от жажды сдохнем – гарантия! Измором возьмут. Так что давай договаривайся.
– Да мля! Как договариваться, если ни хрена не понимаем друг друг?! Сцука, голова кругом от всего идет!
Конкин тяжело шагнул вниз по лестнице, сделал два шага – вернулся назад.
– Посвети фонариком на меня! – Василич исполнил, и Конкин показал, махнув руками: «Туда, туда идите! Мы вас впустим!»
Он так старался изображать «впущение» в тюрьму, что едва не вспотел. И похоже, что у него получилось – тот, что с золотым обручем, замахал руками, заболботал, мотая головой. Потом изобразил руками – будто влезает по веревке. Конкин озадаченно вытаращил глаза:
– Какого хрена? Чего ему надо-то?! – И прежде, чем кто-нибудь успел что-то сказать, тут же понял: – Он влезть к нам хочет! Веревку ждет! Хм-м… зачем? Почему не через ворота?
– А потому же, почему с тыла подошли, – задумчиво протянул Василич. – Не хотят, чтобы их видели из лагеря. Сдается мне, это какие-то местные интриги, междусобойчики. Кстати, возможно, нам на пользу.
– И чем это? – подозрительно осведомился Конкин, почесывая в затылке. Потная голова чесалась, немытая уже с неделю, не меньше.
– Когда нет согласия между потенциальными противниками – умный человек всегда сумеет найти свою выгоду. Это закон.
– Закон… – хмыкнул Конкин. – Вот что, законник, если хотят перебраться через стену, пускай сами веревку кидают. А мы примем. Где я им сейчас веревку найду? Пусть пошевелятся!
Тонкая веревка с грузом легла на стену через десять минут после того, как Василич изобразил пантомиму, достаточно понятную – если хочешь понять. За тонкой веревкой потянулась вервь потолще, способная выдержать не одного человека и достаточно удобная, чтобы по ней мог подняться достаточно развитый в физическом отношении человек. Конкин с живым интересом смотрел на то, как человек с обручем ловко, будто всю жизнь это делал (а может, и делал?), поднялся на стену, перебирая руками и ногами. За ним следом еще двое – мужчина в коричневой одежде, без всяких знаков различия, но явно принадлежащей к униформе. Третий – по виду обычный боец, хотя и без меча, с одним лишь кинжалом за поясом.
Конкин, честно сказать, немного расслабился. Переживал – вдруг напрасно позволил этим шайтанам подняться на стену? А если они что-то вроде ниндзя? Возьмут и перережут всех, кто стоит и пялится на сверкающий камень в обруче предводителя! Но гости не выказывали агрессии, наоборот – добродушно улыбались, пытались что-то сказать. Бормотали, указывали на свои рты, делали непонятные жесты, и Конкин скоро впал в состояние очумелости – вот о чем можно говорить, если ни о чем нельзя поговорить?
– Может, им на листке рисовать? А что – я неплохо рисую! Мои рисунки в школе на стенде вывешивали! Хотела пойти в художественное училище, но мама была против. В городе – безобразие, разврат, пьянка. Мама считала. Так что не стала я известной художницей. – Настя улыбнулась и сделала шаг к лестнице: – Сюда принести? Ну… бумагу, карандаши? Из канцелярии!
– Все туда пойдем, – решился Конкин. – Вот еще мы на ветру тут совещания не устраивали! Да и дождь начинается. Здесь как по расписанию: в полночь – дождь!
– То-то у них тут все растет, – кивнул Василич. – Видел, какие тут поля? Кстати, а мы ведь добрый кусок у них оттяпали. Приземлились, как Элли на Гингему!
– Кто?! – не понял Конкин и тут же махнул рукой. – Сказки почитываешь? Давай-ка, шагай за мной, будешь гостям втолковывать.
Человек с обручем внимательно осмотрел лист бумаги – даже понюхал. Так же внимательно и осторожно ощупал карандаш, проведя им небольшую черту по самому краю. Потом начал рисовать.
Рисовал он уверенно, даже с удовольствием, иногда высовывая между пухлых губ кончик языка. Язык, против ожидания, оказался таким же, как и у земных людей, – розовым, остреньким, совсем не похожим на языки каких-нибудь зомби из ранее виденных Конкиным видеофильмов. Почему-то казалось, что иномирные люди должны отличаться от землян хоть чем-то – ну… пальцев разное количество или еще что-то такое хитрое.
Глупая мысль вдруг пришла в голову – а женщины у них такие же, как земные? Может, у них три сиськи или… это… хм-м… поперек? Конкин невольно ухмыльнулся, осознал всю глупость «не к местных» мыслей и тут же согнал ухмылку с губ. Никто не заметил, кроме Насти, недоуменно смотревшей то на Конкина, то на рисунок – что же такого веселого иноземец увидел на листе бумаги?
А веселого там было не особо много, хотя забавного хватало – целая череда простых картинок, помогающих понять мысль иномирца. Первая картинка изображала самого Конкина (он возвышался над человеком с обручем как башня), иномирец ему что-то говорил, а Конкин с явно недоуменным выражением лица разводил руками. Мол, не понимаю!
