только и остается, если у тебя ноги как у слона, жопа как у коровы, а на морде черти орехи кололи!
По крайней мере, так думала Настя, в очередной раз натягивая трусики в кабинете любовника.
Теперь все изменилось. Теперь они, можно сказать, законные муж и жена – свои-то, земные, остались на «той стороне»!
Отношения в коллективе теперь катастрофически усложнились. Если Насте повезло, у нее теперь есть мужик, то другие бабы, оставшиеся в живых после падения дракона и попытки бунта, начали интриговать, разбирая оставшихся мужчин. Мордобой – это самое малое, что случалось.
Сейчас в лазарете под присмотром врача лежала Анька Карулина, которой Дроздова Ларка распорола кухонным ножом левую грудь, застав ее на «своем» мужике – каптере, не отличающемся особой верностью. Да как тут мужикам быть верными, если нет отбоя от партнерш, мечтающих припасть к твердому мужскому плечу? Женщина инстинктивно ищет себе опору, зная, что в злом, жестоком мире никто, кроме любимого мужчины, не защитит от жизненных ураганов. Вот и бьются за свою судьбу, прибегая к любым средствам, главное – соблазнить, главное – показать, что он без нее не может, что лучше не найдет в целом свете! И будет мужчина – защитник, добытчик. И показывали. И соблазняли.
К чести Конкина надо сказать – он не трахнул ни одну из тех, кто буквально подставлял ему свой не слишком чистый – по причине отсутствия воды – зад. Как сам Дмитрий сказал – никто из них не возбуждает его так, как Настя. И возможно, он и трахнул бы одну-другую для дела, чтобы успокоить женские страсти, но как подумает, что надо пыхтеть с той же Дроздовой или с Симочкиной, вываливающей дыни-груди из форменной рубахи, – у него член сразу на полшестого! Ну не хочет, и все тут! Он, Конкин, должен домогаться женщин, а не они бегать за ним, как течные суки, мечтающие о случке! Вот такой у него характер, и ничего тут уже не поделать! Таким уродился.
Да и красивее всех здешних баб его Настя. Никто не сравнится с ней ни кожей, ни рожей, пусть даже и пытаются изобразить неземную красоту оставшимися в потертых, немодных сумочках тушью, губной помадой и румянами. Дуры, только и скажешь. Хотя… инстинкт заставляет, куда от него денешься? Они всего-то несколько дней в ином мире, а страсти в коллективе кипят, как лава в жерле вулкана. Того и гляди польется наружу…
Любви среди подчиненных Насте связь с начальником, само собой, не добавила – ненавидели ее почти все без исключения бабы. Ну как же, такого мужика отхватила! Начальника! И делиться им не желает! Именно она не желает – если бы не Настя, он бы еще парочку-тройку баб себе в гарем прихватил, без сомнения, мужики – они все такие! Только дай! А эта сука не разрешает! Тварь!
В те дни (совсем недолгие дни!) в тюрьме кипели такие страсти, что хватило бы на несколько любовных романов, если бы кто-то догадался все происходящее записать.
Бам! Бам! Бам!
Настя вздрогнула и быстро прикрыла груди несвежей форменной рубахой. Лифчик она перестала носить – в этой жаре и без него сопреешь, а если напялить еще и эту сбрую… Грудь у нее небольшая, упругая, не то что у Марфиной Светки – седьмого размера. Интересно, как она с такой грудью вообще ходит – ей, как здешнему ездовому динозавру, надо противовес-хвост, иначе свалится. Ужасные сиськи! Тем более что брехня, будто мужики падки на эдакое вымя – мужики любят аккуратненькие маленькие (или не очень маленькие, но аккуратные!) сисечки, вот как у нее, у Насти. Так ей Конкин сказал. Да и муж не раз говорил, что восхищается ее грудью.
Интересно, он догадывался, что Настя ему изменяет? Может, и догадывался. Слухами земля полнится… То-то он в последние дни нет-нет да и зыркнет на нее исподлобья, будто решает – то ли придушить, то ли трахнуть послаще, чтоб на других не смотрела!
А что он мог в постели? Так… подрыгался минут пять, да и спать. А она лежит, в потолок смотрит и вспоминает, как визжала под Конкиным. А потом… потом начинает себя ласкать, пока не кончит. Одна досада, а не семейный секс!
Иногда Насте казалось, что Леша прекрасно все знает, но его это устраивает. Виноватая жена суетится по хозяйству, «замаливая» грехи, да и голова у нее никогда не болит – надо же не только любовника, но и мужа ублажить, по крайней мере, чтобы подозрений не было.
Хотя… может, его даже возбуждала мысль о том, что жена изменяет! Иногда Алексей становился таким… ярым, что только держись! Что, впрочем, ничуть не приближало его к уровню Конкина. Во-первых, размеры не те. Во-вторых… хватит и первого.
В дверь еще раз постучали, и Конкин, уже почти одетый, подошел, повернул ключ и осторожно открыл, держа за спиной пистолет – после попытки бунта он теперь всегда был настороже.
– Кто?
– Это я, Василич. Дмитрий, срочно пошли на стену! Там парламентеры пришли. Говорят – разговоры желают разговаривать. Предложение у них к нам.
Конкин молча кивнул, сунул ноги в ботинки, повернулся к Насте:
– Со мной пошли. Ты типа мой заместитель, так что тебе тоже надо послушать.
Они заперли кабинет и быстро пошли за Василичем, который бровью не повел, видя, как Настя на ходу оправляет юбку. Да ну и что такого, в самом-то деле? Два взрослых человека, вечер, практически ночь. Что они тут, в шахматы играли, что ли? Наедине-то?
Против ожидания парламентеры пришли не с той стороны, где располагался основной лагерь аборигенов, не от реки, а с противоположной стороны, из чистого поля. И еще более странным было то обстоятельство, что они не несли с собой факелов, что было бы вполне разумно. Луч прожектора высвечивал группку причудливо одетых иноземцев, во главе которых выделялся человек с желтым – видимо, золотым – обручем на голове. Он что-то
