в ушах стучала кровь. Прокусил губу, чтобы не заорать от боли…
А потом все закончилось — вдруг и сразу. Снова был лес, и колючая трава колола щеку, я лежал на сухой хвойной подстилке, а рядом, прислонившись спиной к дереву, с мечом на коленях сидел Ромка.
Я проморгался, попытался улыбнуться, вытер с подбородка кровь.
— Все уже в порядке, — сказал я бледному как простыня сыну. — Сколько я в отключке провалялся?
— Недолго, — ответил Ромка, помогая мне сесть, и с упреком, призванным скрыть волнение, поинтересовался: — Что это было-то?
— Что-то, от чего я думал, что избавился, неожиданно вернулось, — туманно пояснил я, сам понимая, насколько по-идиотски это звучит, — слегка болезненно, но весьма кстати.
— Кстати?! — удивился сын.
— Ага… — Я поманил его пальцем и прошептал на ухо: — Теперь я знаю об Амеште все, что знал мой отец.
— Да ну! А как?
— Тсс, — я приложил палец к губам, — об этом как-нибудь в другой раз. Вдруг нас подслушивают?
«Подслушивают вас, без всяких „вдруг“, — объявил внутренний голос. — А спасибо мне скажут?»
«Спасибо, — отозвался я. — А ты, собственно, кто? За три года ни разу не представился».
«Сам догадайся. Подсказка: я не душа твоего отца. Дальше думай сам».
«Вот спасибо!»
«Да не за что. Обращайся в случае чего!»
И замолк. Как и не было! Может, я раздвоением личности страдаю? Вот радости-то будет!
Я бы развел руками, но Ромка не слышал беседы, происходившей у меня в голове, и жеста бы не понял. А объяснять ему про внутренний голос… Обойдется без объяснений, настроение не то.
Я отряхнул с куртки и штанов налипшую хвою, и мы пошли дальше…
До населенного вампирами, то бишь ташшарами, Черного бора оставалось километра два, а солнце неумолимо клонилось к закату. Я стал прикидывать обходные пути и вскоре понял, что их нет. Черный бор — длинная узкая полоса, шириной всего километра четыре, тянулся с севера на юг, и одним краем упирался в отвесные скалы, а вторым — в непролазное болото.
Нет, если бы все происходило где-нибудь в другом мире, я бы и не пытался искать эти самые обходные пути. Вышел бы в Паутину и оттуда вернулся назад — но уже по ту сторону опасного участка. Но Амешт и в этом плане уникален. Мир закрытый, причем в прямом смысле этого слова. Здесь имеется всего несколько фиксированных выходов в Паутину, все они расположены далеко и неудобно и контролируются враждебными нам силами.
Тогда я стал вспоминать все, что мне стало известно о ташшарах, местных упырях сиречь. Должны же у них иметься слабые места! А у них, как у всех их родичей: светобоязнь, страх серебра и, как водится, осинового кола. Впрочем, обычная деревяшка тоже сойдет.
Ни мой Гелисворт, ни Ромкин самурайский меч серебра не содержали, а солнце в обитель ташшаров и днем не пробивается. Но если уж соваться в местное царство Дракулы, то лучше все-таки днем. Вампиры — порождения ночи, а днем у них спад активности: тихий час, скажем так.
Но день, увы, заканчивался, последние лучи солнца скрывались за темными вершинами далеких гор, и я решил устраиваться на ночлег в Светлом бору.
Пришлось немного отвернуть в сторону и пройти лишних полтора километра, пока мы нашли ручеек с чистой ключевой водой. Я сверился с памятью отца, потом проверил при помощи собственной магии, не обнаружил никаких ловушек или заклинаний, и только после этого позволил себе напиться.
Мы набрали в котелок воды, натаскали веток и шишек для костра — магия магией, но живое пламя всегда приятнее, и только после этого я занялся выставлением защитного барьера.
Вампиры, значит…
— Ром! У тебя случайно нет при себе чего-нибудь серебряного? — без особой надежды спросил я.
— Есть! — осчастливил он меня. — Крестик подойдет?
— Еще как! — обрадовался я неожиданной удаче.
Ромка снял с шеи и подал мне изящный, слегка потемневший крестик на тонкой, тоже серебряной цепочке.
— Красивая вещица, — оценил я. — Дань моде или освященный?
— Освященный. Это мой родной, с крещения. Точнее, бабушкин, — принялся он рассказывать. — Он вообще у нас в роду уже больше ста лет. Я его почти никогда не снимаю. Помню, на шестнадцатилетие батя подарил мне золотой — здоровенный, с камешками, цепь с палец: круто! Но я его всего раза три надевал. Не мое оно, хоть тресни.
Ромка неловко улыбнулся, словно извиняясь за излишнюю откровенность.
Я подержал крестик в руках, замер, словно прислушиваясь. Да! Здесь определенно была Сила. Не магия, но тепло ангела-хранителя, оберег…
— Никогда не снимай его, — сказал я, возвращая крестик сыну, — это очень сильная вещь, и только твоя. Это сродни магии, только чище и сильнее.
