Значит, умирая, Афанасий думал не только о своей так нелепо обрывающейся жизни, он хотел о чем-то предупредить друзей. Только что это могло означать, что это за ромбик, что он имел в виду?
Неужто… бубновую масть?!
Юрий представил себе, как не больно грамотный Афанасий, тщательно вспоминая каждую букву (желая что-то прочесть, он всегда вспоминал их по одной), выводит это уже холодеющей рукой, и снова к горлу у него подкатил комок.
Вдруг в дальнем углу, за ящиками, что-то зашуршало. Ну, если это
Но там, за пробитыми пулями ящиками, сидел, весь обсыпанный стружками из этих ящиков и залитый вином, вовсе не пан Бубновский, а не кто иной, как «братишка Ганс», трясущийся как осиновый лист.
– Боже, братишка Жорж, это ты?! – воскликнул он. – Слава богу!
– А я думал, ты уже на Восточном фронте, – без особенной радости отозвался «братишка Жорж».
– Да нет! – затараторил обер-лейтенант (или кем он там числил себя теперь?). – То есть я должен маршировать туда, на восток, но… Понимаешь, брат Жорж, тут такие обстоятельства!.. Ты ведь мне поможешь, братишка Жорж?.. Кстати, ты не думай, я совсем на тебя не в обиде за ту пару оплеух там, в ресторане, я действительно повел себя как пьяная свинья. Ну откуда мне было знать, что это твоя дама?.. А уж хороша, хороша-то как! Поздравляю! Сразу видна порода!.. Прости, что-то я разболтался…
– Бывает со страху, – сухо отозвался Васильцев.
И снова «братишка Ганс» понес безостановочно:
– Да нет, Жорж, ты не думай, я не трус. Просто у меня сейчас оружия нет, а то бы уж я их!.. Но я не трус, ты не должен так думать, братишка! Я еще в сорок первом, когда мы наступали с моей ротой…
Васильцев его перебил:
– По-моему, ты о чем-то хотел попросить?
Опять посыпалось:
– Да, да, брат Жорж! Ты уж, дружище, не выдавай меня. У меня документы-то на пребывание тут, в Варшаве, отобрали в комендатуре. Сейчас меня станут проверять – а я… сам, в общем, дружище, понимаешь… Так ты уж, если сможешь, как-нибудь прикрой. Ты же парень умный, сам придумаешь, что им сказать…
После гибели Афанасия Васильцев даже не нашел в себе сил сопротивляться.
– Ладно, – кивнул он, – придумаю.
Когда подошли немцы проверять документы, «братишка Жорж», снова махнув перед ними эсэсовским удостоверением, сообщил, что этот обер- лейтенант работает по важному заданию с ним, с де Круа, и ввиду особой секретности задания документов при себе не должен иметь.
Этого вполне хватило, чтобы «братишку Ганса» оставили в покое. У прибывших хватало других дел – распоряжаться выносом трупов, забирать и конвоировать в комендатуру всяких подозрительных личностей, и много всякой прочей рутины.
Трупы грузили в машину навалом. Васильцев увидел, как туда закидывают огромное тело бедного Афанасия, и снова почувствовал нестерпимую горечь в душе, но не мог даже подать виду.
Он надеялся, что хотя бы «братишка Ганс» теперь оставит его одного, но не тут-то было. «Братишка» ухватил его за рукав и куда-то поволок:
– Пошли, Жорж, пошли, я тебе расскажу мою печальную историю, – и с этими словами вывел его на улицу.
Васильцев чувствовал себя таким опустошенным, что даже сопротивляться у него не было сил.
Через несколько минут они сидели в какой-то дешевой пивной, и «братишка Ганс» приступил к своему повествованию. Юрий слушал его вполуха и уразумел только вот что.
«Братишка Ганс» вознамерился дезертировать – вовсе не потому, что трус, и Восточный фронт ему нипочем («Ты ж меня, братишка Жорж, знаешь!»), а просто случилась у него, может, впервые в жизни, настоящая, большая любовь. Да вот беда – она не арийка, а полька. Но такая красавица! Совершенно фантастическая женщина! Уйти сейчас на Восточный фронт значило бы навсегда ее потерять, и это было бы выше его сил!
– А у тебя же, брат Жорж… точнее, у твоей великолепной миссис… у нее там, в нейтральной Швеции, наверняка большие связи, она там может всё. Она сможет пристроить там двух скитальцев, двух несчастных влюбленных, это ей ничего не будет стоить. А дальше уж мы сами. У пани Каролины (ее так зовут) есть и деньги, и тоже кое-какие связи, так что дальше мы с ней не пропадем. Главное – как-то вырваться отсюда!
«Сдать его, что ли, со всеми потрохами? – вяло подумал Васильцев. – Расстреляют, конечно, «братишку Ганса», – да и черт с ним!» Настоящий разведчик, пожалуй, так бы и поступил и тем самым повысил бы свое реноме в здешнем гестапо. Но ему, Юрию, все же не хотелось идти на откровенную подлость, даже вполне соответствующую его легенде. Может быть, это тоже было частью того самого
