улицу вышвыривал и обратно не пускал. Когда двое-трое сдохли, остальные потом и пикнуть не смели. Я думаю, он так самоутверждался.
– И что, никто отпора не дал? – хмурится Сергей. – Ведь все равно подыхать, а так – хоть этого урода с собой забрать.
Эльза вздыхает, смотрит на мальчишку, точно решая, продолжать разговор дальше или нет. Затем резко, со злостью отвечает:
– Тебе легко говорить! Ты еще мальчишка! Максимализм из тебя так и прет. Завали того, прирежь этого. Так только в кино бывает. Ты в войнушку играешь, а в жизни все по-другому. Хотя, – женщина усмехается, – ты уж меня извини, но на вид ты полный доходяга, особенно сейчас, а такое говоришь. Думаю, ты сейчас и курице голову не открутишь. Не суди других по себе. Все мы разные. Кто-то и такой жизни рад был. Это как псы – одного пнешь, он хвост подожмет, а подачку выпрашивает. А на другого руку подымешь, так он клыки покажет. Подыхать будет, а к еде твоей не притронется.
– Ты и в собаках разбираешься? – интересуется Сергей.
– А сам как думаешь? Алабая-то помнишь? – подмигивает Эльза. – Бог детей мне не дал, и мужа уже десять лет как к себе забрал. Дом у меня в деревне, фермерство и возня с животиной не мое, значит, остаются собаки. Их у меня три. Боб, Тор и Динамит. Бойцовые, но послушные, без приказа не пикнут. Дар у меня, что ли, дрессировать их. Что с ними стало, кто теперь знает, но думаю, в обиду себя не дадут. Может, шастают по Кельну и страх на выживших наводят… Но что-то я увлеклась. Слушай, что дальше было.
Эльза выливает остатки вина в стакан и, нервно барабаня пальцами по его граням, продолжает:
– Вскоре, у нескольких мужиков и баб лучевуха началась, а лекарства только у Карабаса. Он их в сейфе хранил. А сейф непростой, так просто не вскрыть, в пол вмурован, только взрывать. А как взрывать, если там лекарства? Им же конец придет.
Эльза замолкает, отхлебывает из стакана, говорит дальше:
– Всех, кто заболел, он в клетку здесь же закрывал – подыхать. Немного воды и еды даст, горсть таблеток на всех. Причем не радиопротекторов, а какую-то лабуду просроченную. Он мне, как лишку тяпнет, говорил, что специально их перед Ударом закупил через знакомых, так сказать, для обменного фонда. А во время постапа, кто их разберет, действуют таблетки или нет. Умер человек и умер – значит, не судьба. Еще собаки эти объявились. Часть поселковых, часть приблудных. В стаю сбились, жрали все подряд. Ну, Карабас и придумал трупы им скармливать. Типа безотходное производство. И волки сыты, и овцы целы. Иногда и живых, заболевших, под стаю пускал. Привяжет человека к забору и ждет, когда его собаки рвать начнут, а сам на второй этаж залезет и смотрит. Вот только, что будет после того, как псы человечину испробуют, он не подумал. Стая наглеть стала. Псы во двор заходили. Пару собак подстрелили, остальные затаились, потом опыта набрались и совсем обнаглели. А нам хоть и изредка, а наружу выходить приходилось. Значит, патроны нужны, амуниция. Все у Карабаса под кодовым замком. Он хитрец, с автоматом даже в сортир ходил, спал с гранатой. Говорил, если что, всех порешит. Параноиком стал. Крыша у него совсем поехала. Оксане – одной из «жен» своих, голову прикладом размозжил. Показалось, что она отравить его хочет. А затем… – Эльза замолкает и сглатывает. – Расчленил, сварил ее и съел. Чтобы другим неповадно было, устрашение типа. С тех пор, хотя продуктов еще навалом было, он умерших потрошить стал и на ледник, в погреб скидывал, а потом ел. Запах до сих пор не выветрился. Вот так, паренек, мы и прожили около года. Он всех под себя и подмял. Даже если и грохнуть его, остальным-то кажется, что без него не выжить. Свыклись как-то, стерпелись.
Эльза замолкает. Смотрит на пацана.
Сергею не лезет кусок в рот. К горлу подкатывает тошнотворный ком. Женщина видит, как сильно дрожат его руки.
– Ты не бойся меня, – ласково говорит женщина. – Сам подумай, стала бы я все это рассказывать, если бы сварить хотела, а, пацан? Ну, не молчи!
Сухов берет себя в руки. Понимая, что своим молчанием только злит Эльзу, он говорит:
– Интересная история… но… ты все про местных, про то, что было, рассказываешь, а ты сама как здесь оказалась, как выжила?
Эльза не отводит взгляда, залпом осушает стакан.
– Хочешь узнать, как я здесь оказалась? – внезапно вскидывается она. – Да и я продалась! Жить хотелось, жрать! – Женщина замолкает, чуть приподнимается, опираясь на руки, над столом. – Я при Ударе выжила. Повезло просто, меня в одном из домов, в соседней деревне, накрыло, я дорогу спросить зашла. Как началось, мы с хозяйкой, бабкой древней, в погреб кинулись. Погреб на совесть делали, еще при Союзе. Глубокий, хоть места и немного. Я только вентиляцию – шланг – в дом вывела, все окна, щели заколотила, чтобы воздух грязный снаружи не забирать. Сколько мы там просидели, я не знаю. Месяц, два, может три. Помню только, что у нас еда закончилась. Неделю мы с бабкой животами маялись, все, что в погребе было, сожрали: картошку гнилую, очистки, даже кору с лаг пола ободрали. Варили эту дрянь на спиртовой горелке, хорошо, что вода через стены просачивалась, и пили. А однажды бабка эта, она уже с лежака не вставала, говорит мне, чтобы я ее по-тихому придушила и съела. Чем двоим подыхать, так хоть один выживет. А она жизнь прожила, ей смерть не страшна.
– И ты ее съела? – с дрожью в голосе выдавливает мальчишка.
– Дочиста обглодала! – взрывается Эльза. – Если думаешь, что мне легко было, то ты ошибаешься! Она мне до сих пор чуть ли не каждую ночь во сне является, все спрашивает, сыта ли я…
Сухов молчит, не зная, что ответить женщине, и чувствуя, как у него пылают уши. От мысли о том, что ему придется провести несколько дней наедине с людоедкой (или сумасшедшей?) в одном помещении, Сергея бросает в холодную дрожь.
Эльза стучит пальцами по стакану. Кажется, что она выбивает марш. Нехотя продолжает:
– Так я протянула еще пару месяцев, но любые запасы, даже такие… когда-то подходят к концу. Поэтому, когда я голоса и шум двигателя рядом с домом
