Удар.
Крик.
– Вот теперь все, – довольно произносит Господин Кнут, отбирая плеть. – Тебе ведь сразу стало легче?
– Да.
– Поскольку ты была первая, а значит, раскаяние твое самое искреннее, то ты можешь вернуться в камеру. У остальных такой возможности не будет.
О чем это он?
Нинка возвращается в камеру. Карлик закрывает ее и, отстегнув от решетки наручники, засовывает в карман передника.
Мордоворот флегматично созерцает происходящее, не выпуская из рук автомат.
– Итак, – вопрошает Господин Кнут, – кто следующий изъявит желание доказать искренность раскаяния?
– Я готов доказать раскаяние, – тотчас отзывается Боксер. При этом взгляд, которым он одарил меня, выдает его намерения лучше любых слов.
– Прекрасно, – открыв наручники, говорит Господин Кнут.
Желудок словно криогенной заморозке подвергли. С трудом удерживаясь на ногах, крепко зажмуриваюсь и втягиваю голову в плечи.
Предчувствия не обманули.
Максим, мстя за унижение и боль на оргии, бьет сильно и жестко. Конец рукояти впечатывается меж ребер, а раздвоенный язык бича, обвив тело дважды, рассекает кожу под правой грудью.
Заорав, пытаюсь отпрянуть от мучителя, но наручники не дают даже опустить руки, чтобы защитить грудь.
Еще удар.
В живот словно пару раскаленных игл воткнули. Спина пылает.
– Два, – считает карлик, похихикивая.
Удар.
Упав на колени, вою от боли. На ковер под ногами падают алые капли.
– Три. Все. Хватит!
Но Боксер наносит еще один удар.
– К решетке, живо! – бросает Мордоворот.
Максим, скрипя зубами, возвращается на место.
– Кнут, – требовательно протягивает руку низкорослый надзиратель.
Боксер отдает ее.
– Наручники.
– Но… – начинает было парень, но удар плети заставляет его замолчать.
С едва слышимыми щелчками наручники защелкиваются вокруг запястий.
– Только первый из раскаявшихся возвращается в камеру, – произносит карлик. – Остальные возвращаются на свои места у решеток. Должны же мы дать и остальным раскаявшимся возможность доказать это.
В этот момент у меня не остается иных вариантов касательно того, на чьей шкуре я продемонстрирую раскаяние. А в том, что его придется демонстрировать всем узникам, у меня сомнений нет.
– Кто следующий? – интересуется надзиратель, стирая с плети кровь.
Желающих нет.
Каждый понимает, что нанесенный удар может вернуться тремя, и куда как более сильными.
А карлик, вообразивший себя ведущим какого-то реалити-шоу, продолжает выкрикивать:
– Вот ты, со стручком чуть больше горошины, не желаешь подержать в руках инструмент посерьезнее? А ты, пышечка с пятым номером, садо-мазо не баловалась раньше? Попробуй – понравится, еще просить будешь…
– Я, – голос по-юношески ломок, – хочу… плетью… виновного…
– Новенький, – радуется карлик. – Решил за дружка-подружку поквитаться? Что не уберегли, бессердечные…
– Да.
– Держи.
Потирая освободившиеся запястья, парень берет плеть.
– С кого начнешь?
Вздохнув, парень медленно двигается вдоль ряда обнаженных тел, при его приближении замирающих.
– Ну, смелее, кто больше всех виноват в смерти твоего…
