лиловые, синие и черные синяки, красные и белые рубцы.
Проходит несколько минут, наконец я не выдерживаю и спрашиваю:
– Что мне делать теперь?
– Э-э-э…. ну… – утробно мычит Вольдемар. – Повесь мою картину. Пускай украсит стену.
– Эту? – указываю я на нечто в депрессивных тонах в тяжелой золоченой раме.
– Да.
– Это ты нарисовал?
– Написал.
– Извини, Вольдемар. Написал. Эту картину написал ты?
– Да. Здесь все картины мои, – не без гордости сообщает старухин сынок.
– Ого! – уважительно восклицаю я. Наверняка, как всякая творческая личность, хозяин этой комнаты тщеславен и падок на лесть. – Такие прекрасные картины!
– У меня их еще много.
– Потрясающе!
Вольдемар молчит, и я уточняю:
– Куда вешать картину?
Раньше я считала, что забивать гвозди – это святая мужская обязанность. Ну да многие суждения оказались ошибочны, что тут уж о гвоздях волноваться.
– Туда.
Содержательный ответ. Может, Вольдемар и указал рукой направление, но из-за ковра его не видно. Пришлось уточнить.
– Здесь? – тычу пальцем наобум.
– Нет.
– Здесь? – указываю правее. В игре «тепло-холодно» хотя бы направление можно вычислить, а здесь приходится действовать наобум.
– Нет.
– Здесь?
После непродолжительной паузы парень подтверждает:
– Здесь.
Пристроив довольно массивную картину на стол, раздумываю, каким образом можно забить гвоздь в каменную стену? И где, собственно, взять гвоздь.
Оказалось, ничего и никуда забивать не нужно. Картинная рама снабжена парой крючков, которые с легкостью входят в ковер.
Лезу на стол. От слабости холодный пот выступает на лбу, но я лишь губу закусываю и опираюсь о стену.
В дверном проеме мелькает лицо одного из носильщиков Великой Екатерины. Ее, так сказать, личной гвардии. Для себя я обозвала его плешивым Призраком. Скользнув по мне рыбьим взглядом, он вытирает ладонью рот и уходит. Если я что-то понимаю в здешней внутренней политике, все увиденное будет донесено до ушей Старухи. Как она к этому отнесется? Вопрос…
Вогнав крючки, пробую тянуть картину вбок, затем вниз. Вроде держится крепко.
Подавшись назад, смотрю на дело рук своих и, оставшись удовлетворенной результатом, слезаю на пол.
Теперь картина смотрится иначе. Но все равно не на месте.
Разлапистый дуб, на котором вместо желудей покачиваются призрачные фигуры висельников, а корни вместо земли растут из груди распростертого ниц и обезглавленного дракона, не очень гармонирует с веселенькой расцветкой абажура настольной лампы и висящей правее задницей. Вернее, изображением вышеназванной части человеческого, а судя по округлости – женского тела, переданной с реализмом фотографии. Вплоть до волосков на родинке и шрама от недавно выдавленного прыщика.
Мнение вслух я не озвучила, вместо этого с восхищенным придыханием прошептала:
– Как красиво.
– Тебе нравится?
– Да. Конечно, Вольдемар. Как такая гениальная картина может не нравиться?
К слову, я небольшая ценительница, а еще меньший знаток изобразительного искусства, но мастерство картин не вызывает сомнения. Так что восхищение не было чистой воды подхалимажем, я действительно полагаю, что они написаны мастерски. Вот только тематика…
– Мама обещала, что через год или через два один хороший дядя организует мою выставку. В городе.
– Это будет замечательно! – восклицаю я. – Она наверняка принесет тебе славу.
