на «мировой шахматной доске» теперь уже России невыгодна смута, могущая возникнуть на вашей вполне взрывоопасной территории в случае свержения законного президента и начавшейся дележки власти. С немедленной фашизацией Америки по лучшим немецким лекалам. А план такой существует, это я вам со всей ответственностью заявляю. И к чему это приведет…
При общей безбашенности и глубоко криминальном характере вашего общества факт наличия у Штатов ядерного оружия и военных баз по всему миру создает куда большую опасность, чем Россия начала девяностых… Сомали таких масштабов нам совсем не нужно.
Лютенс сначала хотел обидеться на столь жесткую и несправедливую характеристику своей страны, но, слегка задумавшись, воздержался. Если вспомнить про негритянскую, мексиканскую, мусульманскую, индейскую проблемы… Приплюсовать сюда уровень общеуголовной преступности, число заключенных в тюрьмах, легальных и секретных, да еще учесть склонность вроде бы до идиотизма законопослушных граждан к вспышкам немотивированного насилия и тотальным грабежам во время самых незначительных природных или социальных катаклизмов (вроде внезапного отключения электричества в Нью-Йорке или наводнения в Нью-Орлеане), то Ляхов, пожалуй, прав.
Американское общество давно и тяжело больно вялотекущей паранойей. А вдобавок Лерой (разведчик все же, целый полковник) хорошо знал, что мало кто сравнится с американскими солдатами и офицерами в непрофессионализме, истеричности и готовности убивать направо и налево своих и чужих по любому поводу и без такового. Лишь только что-то померещится в темной комнате, условно говоря. Именно при контактах американских войск с союзниками родился термин «дружественный огонь»[92], которого не знала ни одна армия в мире, хотя, конечно, у всех всякое случалось. Но не как система.
– Если я правильно понял, вас больше устраивает превращение Ойямы в вашу марионетку при устранении его противников?
– Пожалуй, это слишком грубо, – не слишком скрывая сарказма, улыбнулся Ляхов. – Зачем нам марионетка? Да и вам тоже. Всем нужен человек, реально представляющий смысл своей должности, подлинные интересы государства и народа, здраво оценивающий окружающую обстановку, видящий перспективы не в войне против всех, а во взаимовыгодном сотрудничестве…
– Ну, это уж вы чересчур хватили, Вадим Петрович, – ответил почти аналогичной усмешкой Лютенс. – Ангельские крылышки в комплект входят?
– Зря смеешься, товарищ Шеховцов, – назвал вдруг Лероя его российским шпионским псевдонимом Ляхов. – У нас процедура поиска нужных для любого конкретного дела идеальных исполнителей в свое время была довольно четко отработана. Особенно во время Отечественной войны. С каким составом полководцев начинали и с каким закончили? А как именно это делалось – книжки почитай. Наши, не американские. Уловил, что я хотел сказать?
– Очень даже уловил. Только из Ойямы Рокоссовский или Жуков не получится…
– Нам в Вашингтоне Жуковых и не надо. Адмиралов Ямамото тоже. Нужен просто здравомыслящий вменяемый человек. Слушай меня внимательно, мне особо недосуг, да и этот канал связи долго держать нельзя… Поэтому исходи вот из чего…
Ойяма пригласил к себе в кабинет Лютенса часа через два после того, как Ляхов закончил свой инструктаж. Лерой в очередной раз был удивлен четкостью и логической безупречностью приводимых «куратором» доводов и практических рекомендаций. Словно действительно выдающийся гроссмейстер разбирал отложенную на турнире претендентов партию и демонстрировал единственному слушателю весь веер вариантов и за черных, и за белых и тут же объяснял, какие из них следует отмести сразу, а какие обещают максимально прямой путь к победе или ничьей, смотря кто на что настроен.
Несколько раз Лютенс попробовал возражать, ссылаясь на объективную невозможность или вызывающую авантюрность предлагаемых решений, но Вадим Петрович немедленно приводил безупречные контрдоводы, основанные на реально случившихся в последние полвека почти аналогичных событиях.
– Я до сих пор пребываю в сомнении, – сказал президент, поглядывая на разложенные по столу бумаги, и доставленные Лютенсом, и какие-то другие, а также на экраны сразу двух включенных лэптопов справа и слева от себя. – Считать ли вас просто курьером, выполняющим данное с непонятной пока что мне целью поручение? Данное неизвестно кем. Неизвестными людьми из несуществующей в нашей стране политической оппозиции? Или вы все же – перешедший на сторону врага двойной агент? А может быть, просто человек, введенный в заблуждение гораздо более опытным противником, находящимся внутри страны или за ее пределами? Или, наконец – истинный патриот, рискующий жизнью ради блага Америки. Видите, сколько почти равнозначных вариантов. Вы в состоянии развеять мои сомнения?
– Dulce et decorum est pro patria mori[93], – произнес Лерой, глядя в глаза президенту.
– Это вы, простите, к чему? – удивился Ойяма.
– Я читал, что именно эти слова произнес полковник Штауффенберг, когда его вывели на расстрел[94]. Все же он мой соотечественник, не пожалевший жизни ради дела, которое считал справедливым. Я сейчас примерно в том же положении. Я понял, что ради сохранения мира на Земле и дальнейшего существования Америки, которой служу, следует рискнуть. Слава богу, что для этого не нужно никого убивать. По крайней мере – сейчас…
Последние слова прозвучали несколько двусмысленно, и президент вполне мог принять их на свой счет. Но, кажется, не стал этого делать. Просто прищурил глаза, отчего стал совсем похож на своего знаменитого предка. В конце-то концов, он сам (скорее повинуясь минутному порыву, а не длительным
