Первое сражение закончилось.
Жежен был ранен.
Все бросились к храбрецу, который не мог подняться на ноги. Он получил пулю, и, распахнув на нем куртку, товарищи увидели пятно крови, которое расползалось по его рубашке. Но он улыбался и, когда все собрались вокруг него, сказал громко и отчетливо:
– Подбили меня, гады, но прежде я нескольких положил.
Отец Франциск осмотрел его, потом развязал шарф и стянул им рану.
– Холодно тебе? – спросил он.
– Ничуть, – сказал Жежен.
– Чувствуешь во рту какой-нибудь привкус?
– Никакого – а жаль.
Но он был бледнее призрака, и видно было, что каждое слово дается ему мучительно. Жюло достал из пальто охотничью флягу с водкой и поднес ее к губам Жежена. Тот втянул напиток с явным удовольствием, а потом глубоко вздохнул.
– Сдается мне, пуля чиркнула по ребру, – сказал он. – А если попала внутрь, так скоро все станет понятно, потому что я умру, не повидав Лоретту.
Мария встала возле него на колени и взяла его за руку. Но прежде она обратилась к Кларе.
– Я научилась, – сказала она просто.
Потом она закрыла глаза и сосредоточилась на токах, которые шли через ладонь Эжена Марсело. Надежды не было вовсе, и она поняла, что и он это знает. Отец Франциск тоже склонился возле него.
– Исповеди не будет, братец, – сказал Жежен.
– Я знаю, – сказал кюре.
– В смертный час я не верю в Бога.
– И это знаю.
Тогда Жежен повернулся к Марии и сказал ей:
– Сможешь, малышка? Дай мне мои слова. Я никогда не умел говорить, но все они там – внутри.
И он из последних сил ткнул себя в грудь. Она осторожно сжала его ладонь и спросила у Клары:
– Ты можешь дать ему его слова?
– С кем это ты говоришь? – спросил Жежен.
– Со второй девочкой, – сказала Мария. – Ей ведомы сердца.
– Пусть кюре возьмет его за другую руку, – сказала Клара.
По знаку Марии отец Франциск взял умирающего за руку. Музыка Эжена Марсело, которую Клара слышала через широкую ладонь, сжимаемую ручкой маленькой француженки, была похожа на грезу, которые она уже видела в небе. Эта музыка рассказывала историю о любви и об охотничьих облавах, мечту о женщине и о лесах, пахнущих вербеной и листвой; она говорила о простодушии человека, рожденного и всю жизнь прожившего в бедности, и о сложности простого сердца с его завитушками мистических кружев. В ней мелькали открытые взгляды и сдавленные вздохи, безудержный хохот и жажда веры, которая ни о чем не просила Господа Бога. Музыка полнилась неотесанностью и щедростью, делавшими Марсело истинным представителем края, где нашла прибежище девочка. Кларе оставалось только сыграть его строгую красоту, которая напоминала ей красоту старой Евгении с ее благородной верой, и пальцы Клары сновали по клавиатуре с великолепной проворностью, пока отец Франциск тоже не услышал эту музыку, рассказывавшую историю Лоретты и Эжена Марсело. Когда фортепиано умолкло, он положил другую руку на лоб Жежена.
– Скажешь Лоретте? – спросил тот.
– Скажу Лоретте, – ответил отец Франциск.
Эжен Марсело улыбнулся и поднял глаза к небу.
В уголке его рта показалась струйка крови, и голова упала вбок.
Он умер.
Отец Франциск и Мария встали. Люди и эльфы хранили молчание. В Риме воцарилась та же тишина, и Петрус достал свой исполинский носовой платок.
– Все войны схожи, – сказал он наконец. – И каждый солдат теряет на войне друзей.
– Те, кто умер, были не солдаты, а просто добрые люди, – сказала Мария.
Снова наступило молчание. На холме услышали, что сказала девочка, и пытались найти в себе ответ, но его по определению не было.
Но вдруг ответ нашел и обнародовал гнедой конь.
– Вот поэтому нам надо выиграть войну, – сказал он. – Но прежде вы должны проститься с мертвыми.
И он отступил к шеренге своих собратьев, а те как один склонились перед толпой оцепеневших крестьян, и в этом приветствии было уважение
