На дистанции в две сотни метров (в упор по меркам германской войны) остроконечные пули патронов образца восьмого года, пробивали по несколько тел. При глубине построения в пять-шесть шеренг ни одна пуля не пропадала зря, а их в брезентовой ленте было ровно 250 штук. И еще три ленты лежали в коробах в ячейке, не считая тех, что припрятаны неподалеку, в специально отрытом окопчике. Батареи тоже свирепствовали: снопы картечи прорубали в краснофесочных рядах широкие просеки. Зуавы трижды пытались броситься в штыки, но не тут-то было - под кинжальным огнем трех «Максимов» они валились на землю рядами, будто трава под взмахом хорошо отбитой литовки. Избиваемые и с фронта и с флангов, африканские стрелки замерли, качнулись в неустойчивом равновесии, подались вперед - и отхлынули, оставляя за собой скаты, сплошь усеянные сине-красными телами.
«Максим» замолчал. Лобанов-Ростовский откинул крышку замка, второй номер стал вставлять ленту. Прапорщик, не скрываясь, встал во весь рост и поднял бинокль. Батареи, перенесли огонь и били по французским пушкам, развернутым за речкой. Те отвечали, но как-то неубедительно: ядра ложились недолетами, понапрасну перепахивая склон.
«А это еще кто?»
У подножия плато, в толпе бегущих зуавов, метались два всадника. Лобанов-Ростовский подкрутил колесико бинокля. Так и есть - у одного на мундире блестит, заметное даже с такого расстояния, золото генеральского шитья.
Прапорщик взглянул на шкалу встроенного в бинокль дальномера, сдвинул прицельную планку на деление «8» - восемьсот шагов - и поймал кавалеристов в прорезь. Дернул рукоять затвора, досылая патрон, нажал на спуск. Пулемет задергался, лента поползла в приемник, из окошка под стволом посыпались горячие, остро воняющие порохом гильзы.
«Зря вы сюда явились, мон женераль, вот что. Сегодня на берегах речки Альма солдатам Второй Империи весьма неуютно…»
II
28 сентября 1854 г.
Картинка с камеры беспилотного вертолета напоминала заставку компьютерной игры. Парусные кораблики, выстроившиеся ровными колоннами, пенные усы из-под форштевней, полощущиеся флаги. Как в бородатом анекдоте - «изумительная графика, одна беда - сюжет ворованный...»
Упаси меня Бог, я не обвиняю Павла Степановича в плагиате. Этому понятию нет места в военной науке: любое удачное тактическое или стратегическое решение сразу попадает в золотой фонд военной мысли. И его используют, когда выпадет подходящий случай. Ну кто, скажите на милость, виноват, что построение эскадр почти в точности повторяет картину боя при Трафальгаре?
Не верите? Судите сами:
Как и Вильнёв, Гамелен вел эскадру на север. Как и Вильнёв, он перед самым боем предпринял перестроение, включив в состав ордера то, что осталось от первого и второго отрядов. Как и пятьдесят лет назад, строй эскадры не успел образовать кильватерную линию: французы шли уступом, двумя колоннами, причем голова правой, находившейся ближе к берегу, поравнялась со вторым от конца мателотом левой колонны.
Как и при Трафальгаре, под ветром у Гамелена был близкий берег и еще более близкое мелководье. И ветер, дувший как и тогда, в Бискайском заливе, с зюйда, наполнял паруса вражеских кораблей, идущих на французский строй полным бакштагом.
И наконец, оба они - и Вильнёв и Гамелен - французы, черт возьми!
...правда, у Вильнёва не было паровых кораблей...
По мне, так и этих совпадений довольно, чтобы адмирал застрелился на шканцах, не дожидаясь начала боя - чтобы не утруждать рок заботами о собственной судьбе. Но, похоже, Гамелен решил переиграть фатум.
И, надо сказать, для такой попытки у него были основания. В двух французских колоннах идут то ли одиннадцать, то ли двенадцать двух- и трехдечных линкоров. В эскадре Нахимова - тринадцать вымпелов. Силы, можно считать, равны.
Правда, на многих французских кораблях спущены стеньги. Их паруса ничего не добавляют к тяге выбивающихся из сил паровых буксиров. А тем приходится несладко - ветер, принесший на своих крылах русскую эскадру, ощутимо крепчает. Волна бьет колесным пароходам в борт, и они еле-еле выжимают из машин по четыре узла, тогда как неприятель подходит на всех восьми. Нахимов, скомандовав перестроение для боя, велел раскинуть лиселя - чтобы уж точно не дать неприятелю оттянуться от мелководья, навязать бой на своих условиях.
Главный козырь Гамелена - паровые суда. И он решил сделать то, к чему французы с англичанами старательно готовились на маневрах, но чего так и не опробовали в боевых условиях: принял эскадренный бой на буксирах за пароходами.
