– Если я тебе нравлюсь, почему ты говоришь так, будто в ярости?
– Я не
Он вздохнул:
– Ты не обязана говорить, что я тебе нравлюсь, просто потому, что у меня плохой день. Или из-за того, что я признался тебе в этом. Не обязана.
– Я знаю.
Она правда это знала. Она любила Джека все эти годы, любила так долго, что любовь обратилась в боль, которая никогда ее не оставляла. Джека, который поцеловал ее так, будто все остальное не имеет значения. Джека, который знал ее слишком хорошо. Она любила его и была уверена, что никогда ему не понравится; верила так твердо, что ей по-прежнему казалось, будто парень вот-вот заберет свои слова обратно, заявив, что ошибся.
Ему, вероятно, и следовало забрать их обратно. Она была недостойна. Она даже не смогла как следует признаться в любви.
– Ты ничего мне не должна, – повторил он. – И если ты хочешь просто утешить меня напоследок, потому что скоро меня здесь не будет, и я все равно не смогу поймать тебя на лжи…
Хэйзел внезапно осознала: Джек ей не поверил. Ее признание оказалось еще хуже, чем она думала.
– Нет. Нет. Я не лгу!
– Хэйзел… – начал он ровным голосом.
– Послушай, – перебила она, надеясь, что уж на этот раз скажет все правильно. – Заключив ту сделку, я думала, Народец заберет меня. И это могло бы произойти! Я не хотела ни с кем сближаться, понимаешь? У меня не очень хорошо получается ладить с людьми. У меня не было парней. Не было свиданий. Я целовалась на вечеринках, но никому не говорила о чувствах. Я не слишком в этом хороша, понимаешь? Но это не означает, что я лгу.
– Допустим, – кивнул Джек. – Но я знаю тебя всю жизнь, Хэйзел. Твой брат – мой лучший друг. Я слышу, что вы говорите друг другу, слышу и то, чего не говорите. Знаю, вы не хотите ни с кем сближаться, но не только из-за фей.
– Что ты хочешь сказать?
Он покачал головой:
– Нам не стоит об этом говорить.
– Нет, – возразила она, хотя и чувствовала, как сердце сковывает холод. – Скажи, что ты думаешь.
Он вздохнул:
– Я хочу сказать… Ты показала мне, как добывать пищу в лесу. Нам было – сколько? – девять или десять, когда ты объяснила, как найти что-нибудь съедобное. Помнишь, почему ты все это выучила – для чего стала таким спецом? А как насчет тех дней, когда ты оставалась у нас на ужин и прятала еду в платок, чтобы потом перекусить – потому что не была уверена, что родители вспомнят вас накормить, но мы дружно притворялись, будто все хорошо? О вечеринках, которые устраивали ваши родители, ходили легенды, но я слышал истории и о том, как вы с братом ели из собачьей миски. Вы сами рассказывали об этом, словно это было шуткой. Вы говорите о своем детстве, как о диком богемном веселье, но я помню, что для тебя оно было не таким уж веселым.
Хэйзел недоуменно моргнула. Она мастерски блокировала воспоминания, которые ей не нравились, попросту отфутболивая их. Ничто из того, что он сказал, не должно было удивить девушку; в конце концов, это были факты ее жизни. Но она все равно удивилась. Все это происходило настолько давно, что Хэйзел не думала, будто это имеет хоть какое-то значение.
– Но сейчас с родителями все в порядке. Они повзрослели. Стали лучше.
Джек кивнул.
– Знаю. А еще знаю, что ты думаешь, будто одна обязана исправить все на свете, но так не должно быть. Некоторые люди заслуживают того, чтобы принять их помощь.
– Я хотела спасти Фэйрфолд.
– Нельзя спасти место. Иногда даже человека не удается спасти.
– А ты мог бы спасти себя? – спросила Хэйзел. Это казалось важным – как будто его ответ мог быть Ответом с большой буквы; как будто он мог знать наверняка.
Джек пожал плечами:
– Разве мы уже не пробовали?
– Значит, ты не веришь? Что нравишься мне? – прошептала она.
Но парень не успел ответить. Бен с видом триумфатора вошел в комнату, держа книгу высоко над головой.
– Я нашел. Нашел! Я гений! Моя память не знает границ. Я мог бы считать карты в Вегасе!
Хэйзел вскочила:
– Васма?
Он кивнул:
