подальше и сам даже близко к чаще не подходил. Если по-честному, он, кажется, до смерти их боялся.
– Да что эти цветочки тебе сделали? – не выдержал Генри в один такой раз.
Луи, однако, не засмеялся.
– Не знаю. Просто у меня от них скверное ощущение, – сказал он, скребя в затылке. – От их запаха голова болит.
Но стоило им отвернуться от чертовой ипомеи, как настроение у Луи сразу же исправилось. Он расплылся в широкой улыбке, стянул рубашку через голову и швырнул ее Генри.
– Чур, я первый! – прокричал он и умчался к сверкающей глади реки.
– А ну, стой! – Генри сбросил собственную одежду на траву и кинулся вдогонку.
Бывало так, что какой-то кусок мира сновидений вдруг терял краски или мигал и гас, будто лампочка, которую пора заменить. Когда такое случалось, Лин и Вай-Мэй концентрировались и качали энергию в мертвый фрагмент, и тогда пейзаж у них под руками шел рябью, согревался и расцветал.
– Ого, вот это, я понимаю, что-то! – говорил в таких случаях Луи, и если он даже немного завидовал, что они с Генри не способны на такую алхимию, то никогда в этом не признавался.
У них над головой нескончаемый поток единичек и ноликов сеял, как дождь, заставляя Генри вспоминать теорию музыки и песенную структуру, а Лин – Книги Перемен. Целые миры грез рождались из этого цифрового дождя: призрачные джаз-бэнды новоорлеанского Вест-Энда выписывались тушью на фоне затянутого дымкой неба. Вагонетка русских горок с Кони-Айленда носилась вечной восьмеркой, вынырнув из детства Лин. Китайский кукольный театр разыгрывал представления, и незримые руки двигали трости.
Как будто все пространство и время сразу решило вдруг разлиться вкруг них бескрайней рекой. Границы их «я» растворились; они плыли сквозь время, а оно – сквозь них, пока они не теряли уже всякое представление о том, были ли уже являвшиеся им картины в прошлом, или только грядут. Никогда еще в жизни Генри не испытывал столь глубокого счастья – быть и в самой глубине своей личности, и одновременно в мире.
– За нас! – сказал он, поднимая бокал.
– За нас! – эхом отозвались остальные и стали смотреть, как небо рождает новые сны.
Но если ночи были как на подбор волшебны, дни на их фоне сильно проигрывали. Впервые за всю историю их отношений Генри и Тэта стали ссориться. Прогулки по снам до такой степени изматывали Генри, что просыпался он хорошо если часам к трем-четырем пополудни – и уже пропустил три репетиции кряду.
– Я больше не могу выдумывать сказки, чтобы тебя отмазывать, Ген, – предупредила его Тэта. – Герби точно что-то замышляет. Наверняка думает протолкнуть свою песню в шоу вместо твоей. И если ты еще соображаешь, что для тебя хорошо, а что нет, лучше бы тебе появиться сегодня на репетиции.
– Герби меня совершенно не волнует, – лениво сказал Генри, берясь за очередную Тэтину сигарету.
– А следовало бы. И с каких это пор ты куришь?
– Мне просто нужно немножко подзарядиться, – он подвигал пальцами, как заправский джазист.
– Тогда лучше иди, поспи немного, – Тэта выхватила у него сигарету изо рта. – Только по-настоящему поспи.
Но Генри ее не слушал. Да и не мог он ее слушать. Для него в целом мире существовали только Луи и сны, и он пошел бы на что угодно ради того и другого. Они с Лин и так уже увлеченно раздвигали границы возможного, каждую ночь ставя будильник все позже и позже.
Хотя Лин-то в мир снов ходила по делу. Она ощущала, как энергия завивается у нее под пальцами, когда она превращала какой-нибудь безликий камень в подсолнух, чьи лепестки повторяли его спиральные узоры. Ци мощно текла сквозь них обоих, атомы двигались, занимали новые места, рождая целые новые вселенные. Нет – создавая их. Это они с Вай-Мэй творили миры.
Как-то ночью, лежа в росной траве и созерцая розовые облака, неспешно плывущие на фоне вечного заката, Вай-Мэй перевернулась на бок и в упор посмотрела на Лин.
– Что случилось с твоими ногами, Маленький Воин?
Лин резко села и натянула подол юбки пониже.
– Ничего, – сказала она.
– А вот и нет. Я вижу, как ты с ними обращаешься – все время прячешь. Ты что-то утаиваешь от меня, какой-то секрет, – выражение ее личика было на редкость решительное. – Если мы хотим быть друзьями, ты должна рассказать мне все.
Лин подтянула коленки к груди – так просто во сне и совершенно невозможно наяву.
– Несколько месяцев назад я очень сильно заболела. Когда все закончилось, мускулы в моих ногах отказались работать. Сейчас, чтобы ходить, мне нужны специальные ножные скобы и костыли. По утрам, перед тем, как совсем проснуться, я еще немного держусь за сон – и я забываю. Забываю, что со мной случилось. Про болезнь и про ноги. И эти несколько секунд я думаю, что инфекция была просто дурным сном, и сейчас я встану с кровати, и выйду из комнаты, и сбегу вниз по лестнице, как будто ничего этого никогда не было. А потом на меня падает правда, вся сразу. Так что единственное место в мире,
