– Друзья рассчитывали на тебя.
– Ну, и зря, – пробормотала она. – Хочешь, чтобы я снова пошла в тот музей? Болтала о призраках? Тебя не было в том доме с… c этой тварью. Ты понятия не имеешь, каково это было! – ее глаза налились слезами. – Джерико спроси! Он знает. Он понимает, через что я прошла.
Она уже специально накручивала себя. Да, завтра наутро ссора с Сэмом будет еще одной галочкой в списке всего, за что она себя ненавидит, но сейчас у нее развязался язык, и она уже никак не могла остановить сыплющиеся с него слова.
– Я до сих пор вижу этих… чудовищ, лезущих из горящих стен. И слышу, как Страшный Джон говорит – предупреждает меня о брате! Он знал про Джеймса, Сэм! Стоит мне остановиться, и я вижу это все как наяву. Вот поэтому-то я не останавливаюсь… и больше таких приключений себе на голову не ищу, понятно? И каждую ночь перед сном – каждую, Сэм! – я молюсь, чтобы эти картины уже пропали куда-нибудь из моей головы. А когда молитвы не работают, я прошу джин мне помочь.
На горизонте черепа уже собиралась мигрень. Она снова дала Сэму втянуть себя в это… еще одна ошибка.
– Прости, что я не Джерико, – холодно сказал Сэм.
– Прости меня за все, – пробормотала Эви.
– И за прошлую ночь?
Она не ответила.
– Эви, моя дорогая! – воззвал усатый джентльмен откуда-то сбоку. – Ты все веселье пропустишь!
– Даже не смейте начинать без меня! – закричала она, кулачками вытирая слезы.
Сейчас, c размазанной тушью и алыми, изящным луком очерченными губами, Эви напомнила Сэму эдакий новогодний подарочек, какие делают вообще всем гостям вечеринки, а не тем, кого знают и любят: в блестящей обертке, развернутый, рассмотренный – и выброшенный. Комментарий насчет Джерико оказался больнее, чем он ожидал. Куда больнее. Он все равно попытался это проглотить.
– Эви, – сказал он, мягко беря ее за руку. – Вечеринка не может длиться вечно.
Она поглядела на Сэма вызывающе, но вместе с тем и чуть-чуть моляще; голос ее был едва слышен.
– А почему нет?
Она вырвала у Сэма руку.
Он отпустил и еще некоторое время стоял, глядя, как она бежит через зал и бросается в волны безудержного гедонизма.
Забудь
Когда Генри вступил в тоннель, в темноте над ним тут же зашевелились смутные тени. Теперь он знал, что эти твари путешествуют между мирами – естественным и сверхъестественным, между реальностью и сном. Пылающие глаза следили за каждым его шагом. Тени пробовали воздух вокруг Генри, вбирали его запах, но по какой-то непонятной причине отказывались следовать за ним, и он вышел в лес и двинулся в сторону болот, громко зовя Луи по имени. Возле хижины все было тускло и серо: ни лучика солнца не играло на волнах, ни колечка дыма не поднималось из трубы. Ни единая скрипичная нота не встретила его на крыльце. Он глянул в окно, но внутри было хоть глаз выколи. Он схватился за дверь, но рука прошла сквозь нее, как сквозь воду. Паника холодным вьюном обвилась вокруг сердца.
– Луи Рене Бернар, лучше тебе ответить, черт тебя раздери!
Генри в сердцах пнул дерево – c тем же успехом можно было пинать воздух. Тогда он упал на все еще твердую землю и разразился злыми слезами.
– Генри?
Услышав этот голос, он вскочил. Вай-Мэй стояла в устье тоннеля. Ее одежда текла, менялась, словно пока не решила, чем ей хочется быть – старомодным платьем или привычной простой туникой. Все в ней выглядело каким-то эфемерным.
– А Лин с тобой? – спросила Вай-Мэй.
– Нет, я пришел один. Мне нужно… нужно найти Луи. Спросить, почему его не было сегодня на вокзале. Я весь день его прождал. Он так и не появился.
Вай-Мэй шагнула через порог в мертвую траву. Щеки ее были бледны, зато глаза сверкали.
– Бедняжка Генри. Ты очень хочешь быть с ним, правда?
– Да. Это все, чего я хочу.
Она положила руки ладошками на безжизненный испанский вяз. Там, где она коснулась его, дерево расцвело.
– Чтобы творить сны, нужно так много сил.
Она пробежала пальцами по траве: краски вспыхнули и растеклись аж до самой реки – волнующийся под ветром зеленый ковер.
– …чтобы все было таким, как ты хочешь.
Вай-Мэй выдохнула – три коротких свирепых толчка – и воздух тут же вспыхнул птичьими трелями, стрекозами и небесной синевой. Болотный пейзаж тоже медленно воспрянул к жизни, словно запущенная механиком карусель.
– …чтобы прогонять боль.
