– О чем не рассказывай? Я вообще-то ничего не видел.
В той стороне, откуда они пришли, трещали вспышки, будто сразу с десяток гангстеров палил из автоматов в ночи из проезжающей машины. По стенам прыгало эхо воплей. Неприятель прибывал.
– Нам пора, – сказал Сэм.
Тэта пробилась сквозь толщу грязной воды и полезла вверх по лестнице, морщась от боли в обожженных ладонях. А потом они с Сэмом сдвинули крышку дорожного люка, вытащили себя из подземелья в сияющие неоновым светом лужи Бродвея и, не чуя под собой ног, полетели на кладбище.
Лин стояла на безлюдной улице в Чайнатауне. Сырой туман лип к рваным новогодним транспарантам и зигзагам пожарных лестниц. Ни единого света в окне, ни единого открытого магазина. Желтые карантинные уведомления пестрели на каждой двери. В «Чайном доме» было темно. Весь остальной город нависал дальним планом, расплывчатый и недосягаемый.
Где же все? Лин сама не знала, подумала она это или сказала вслух. В голове у нее царила такая же мгла, что и вокруг, – зато тело было на диво собранным, напряженным и готовым к любой опасности.
Корабельный гудок провыл разлуку. Сквозь разошедшийся туман Лин видела гавань и отплывающий пароход – совершенно огромный; на палубе в толпе соседей стояли ее мама и папа, и дядя Эдди с ними: все махали ей на прощание. В руке у заплаканной мамы трепетал платок. Губы папы двигались, но Лин все равно не слышала, что он говорит: слова пожирал туман.
– Баба! Мама! – закричала она, и звук укатился куда-то в закоулки пустых улиц.
От удара гонга в окнах зазвенели стекла. Барабаны чжаньгу мерно зарокотали предвестие войны. Тяжелый бой сплелся с бешеным ритмом ее сердца. Поверх барабанов взмыл тонкий, насекомый вой, от которого у Лин вся кожа тут же пошла мурашками.
Светящиеся лица всплыли во всех окнах и тут же пропали. Лин завертелась кругом. В конце улицы стоял Джордж Хуань, будто вырезанный из мела. Бесцветные, как молодое зерно, губы кривились, обрамляя изъязвленный болезнью рот. Глубокие трещины пестрили лицо, шею, руки; кожа расседалась на глазах, словно гния изнутри. Пасть раскрылась в крике. На мгновение Лин лишилась способности думать и только смотрела и смотрела на бледную фигуру Джорджа, не живого и не мертвого, тянувшего к ней руки, кукольно сжимавшего и разжимавшего пальцы. Потом он упал на четвереньки и застрекотал вверх по стене дома, по-тараканьи быстро.
Два аккуратных ряда кроватей тянулись вдоль комнаты, уходя в бесконечность, насколько хватало глаз: на всех на них спали люди. Сейчас они разом сели, обратили к ней свои разлагающиеся лица и затянули хором:
–
Дядя Эдди стоял рядом с угрюмым видом, читая ее медицинскую карту.
– Они не должны были этого делать…
Он положил карту к ней на койку.
Слова на обложке плыли:
Накатил новый спазм, и она в агонии закричала. Медсестра задернула занавеску вокруг них; ее физиономия придвинулась вплотную к Лин.
– Хочешь, чтобы боль прекратилась?
– Д-да, – взмолилась Лин.
– Тогда
В проем занавески просочился Джордж, и Лин попыталась сказать
Больничный свет замигал. В его вспышках глаза Джорджа светились, будто у демона.
– Джордж, прости… пожалуйста, пожалуйста, прости… – прошептала Лин.
Секунду он смотрел на нее, словно узнал. Потом рот широко распахнулся, мышцы на шее напряглись, словно он пытался что-то извергнуть из горла. Пальцы, сморщенные, как гробовой креп, потянулись к ней, наткнулись на медицинскую карту…
Поперек медкарты было нацарапано: «
Лин услышала, как ее кто-то зовет по имени. Звук шел как будто из другой комнаты, из смежного сна.
– Лин! Лин Чань, где ты?
– Генри! – закричала Лин.