оксфорды[29]. – Сам найди.
Исайя скорчил ему рожу.
– Вот нельзя было просто сказать, а? У тебя все эти слова уже есть в голове.
– Это точно. А знаешь, как они туда попали? Я их сам нашел в словаре. Где ты слышал это слово? В школе?
– Нет, во сне увидал. Ты куда идешь? – вопрос вышел совсем в духе Октавии: будто тебя обвиняют.
– Это мое дело.
– Идешь гулять с этой Тэтой, – проворчал Исайя. – Не нравится она мне.
– Ты ее даже не знаешь.
– Зачем тебе вообще гулять с девчонками, а?
– Потому что когда-нибудь я хочу жениться и завести дом, свой собственный. Вместе с женой. И чтобы никакие тупоголовые братцы кругом не шныряли.
Мемфис ждал, что Исайя опротестует «тупоголовых братцев» гневным «эй!» – а вот всхлипываний совсем не ждал, как и того, что, обернувшись на них, увидит дрожащие губы и бегущие по щекам слезы.
– Снеговик! Что случилось?
Исайя подобрал к груди коленки и обнял их руками. Он упорно молчал – потому что (Мемфис знал это) изо всех сил пытается не разреветься. Мемфис подождал, и где-то через минуту Исайя сказал тихим, придушенным голосом:
– Ты ведь тоже уйдешь и бросишь меня одного, да?
– Ну-у-у, Снегови-и-ик! – Мемфис быстро подошел к кровати и сгреб Исайю в объятия.
– Все меня всегда бросают…
– Ш-ш-ш-ш, тихо, тихо. Неправда это.
Исайя вскинул голову. В его залитых слезами глазах плескались пополам мольба и вызов.
– Обещай мне! Обещай, что мы всегда будем вместе. Как мама сказала.
У Мемфиса сжало сердце. Брата он любил, это даже не вопрос. Но Мемфису уже почти стукнуло восемнадцать, и мечты у него были свои собственные. Мечты, которые он всю дорогу рассовывал в своем внутреннем комоде по маленьким ящичкам с биркой «завтра». Наверняка, думал он, некоторым из них так и не суждено воплотиться: никогда ему не переступить порог шикарного дома Алелии Уокер вместе с типами вроде Лэнгстона Хьюза или Каунти Калена и Зоры Нил Херстон… никогда не увидеть том своих стихов в витрине книжного магазина… никогда не увидеть большой мир за пределами Гарлема. Как ему выбраться из всего этого, если какие-нибудь обязательства непременно сыщутся и утянут обратно?
– Мы всегда будем вместе, – сказал Мемфис.
Он сжал Исайю покрепче, словно мог своей любовью сломить его сопротивление.
– Уже поздно. Тебе спать пора.
– Я не устал.
– А глазенки твои говорят другое.
Исайя пропустил свои пальцы через его. Злость уже ушла, но на смену ей явился страх.
– Ну, что такое, Снеговик?
– Я вижу всякое во сне…
– Какое всякое?
– Чудовищ, – прошептал Исайя.
– Это же просто сны, малыш. Сны тебя не поймают. А вот я могу!
И Мемфис принялся его щекотать – хохочущего, ревущего, счастливого (
– Слушай-ка, Снеговик, – сказал Мемфис, подтыкая Исайе одеяло, – что ты помнишь из того вечера, накануне припадка?
Исайя поморгал на потолок, вспоминая.
– Мистер Джонсон вел меня домой. Он знал, где срезать угол, чтобы я не опоздал и Октавия на меня не вызверилась. – Он помолчал. – И еще помню, мне было грустно, что мама умерла и папа уехал в Чикаго.
Мемфису снова сдавило грудь. Он ненавидел знать, что Исайе грустно.
– Что еще ты помнишь? – спросил он уже более мягко.
– Мистер Джонсон сказал, что, если я хочу, он может вынуть эту печаль прямо у меня из головы.
– И как он собирался это сделать?
– Не знаю. Наверное, просто дразнил меня.
– А.
