– А потом у меня случился припадок. Я как будто был под водой… Я видел…
Вот оно, там, на самой высокой полке его разума, никак не дотянуться. Ему привиделся странный человек. Но потом его лицо стало физиономией Билла Джонсона, а еще потом и вовсе пропало.
Исайя покачал головой.
– Больше я ничего не помню.
Мемфис набрал побольше воздуху, посмотрел на пол.
– А когда ты спал после припадка, ты знал, что я рядом, прямо у твоей кровати?
Мог ли Исайя запомнить исцеляющие руки Мемфиса?
– Угу.
– А когда ты проснулся, ты… c тобой все было уже хорошо, так?
– Ты чего хочешь сказать?
– Ты не чувствовал себя больным или вроде того? Просто чувствовал себя как нормальная креветка.
– Никакая я тебе не креветка! Я буду выше тебя! – возопил Исайя, притворно колотя Мемфиса кулаками. – Сестра Уокер сказала, что я еще выше папы вырасту.
– Ну, это мы еще посмотрим.
Веселья, увы, надолго не хватило.
– Мемфис… Я скучаю по тому, как мы ходили в гости к сестре Уокер.
– Я знаю.
– Я не думаю, что она правда плохая. Она слишком хорошая, чтобы быть плохой.
– Мало ли кто кажется хорошим, – пробормотал Мемфис, но на самом деле сестра и ему тоже всегда нравилась.
Нет никаких доказательств, что та работа, которой они занимались с Исайей – ну, развитие его способностей, – имела хоть какое-то отношение к припадку. А иначе почему их не было больше? Вот что не давало покоя Мемфису…
– Из-за нее я чувствовал себя особенным, – говорил Исайя. – Но вряд ли я правда какой-то особенный.
– Не говори так, – сказал Мемфис. – Потому что это неправда.
Он приблизил свое лицо к лицу брата – совсем как когда-то, в канун Рождества. Они все пытались не уснуть и дождаться Санта-Клауса и рассказывали друг другу, что наверняка он первым делом наведывается в Гарлем – ведь тут даже улица Святого Николая есть!
– Мемфис? А ты мне сказку расскажешь? А то я без сказки не усну.
– Ну, хорошо, – тихо сказал Мемфис. – Жили-были однажды два брата. И были они близки друг с другом, как только это возможно между людьми…
Исайя выпростал из-под одеяла руку и взялся за руку брата, а Мемфис баюкал его словами, заворачивая, закутывая в волшебство хорошо рассказанной сказки.
Но прежде чем уснуть, Исайя пробормотал ему на ухо:
– Я еще кое-что помню с тех пор, как болел… Там был человек. Человек в такой высокой шляпе.
И он, наконец, отплыл в сон.
Интересно, подумал Мемфис, эти кошмары – не плата ли за то, что мальчик не использует свои таланты? Вся эта сила копится внутри, кипит, закупоренная, а ведь ей надо куда-то деваться. Октавия может сколько угодно думать, что это все дьявольские проделки, а отнюдь не божьи, но если есть на свете хоть какой-то бог, рассуждал Мемфис, c его стороны было бы крайне жестоко наделять людей такими дарами, а потом ждать, что они совсем не будут ими пользоваться. Людям надо быть теми, кто они есть. А если это так… почему бы Мемфису не воспользоваться снова своей целительной силой? Почему он так боится собственных возможностей?
Мемфису на самом деле нравилось исцелять. Нравилось, каким ореолом это облекает его в глазах жителей Гарлема; нравилось, как женщины в церкви восхваляют его, «божьего ангела», и подсовывают самый лучший кусок пирога на ужине после службы. Он купался в молчаливом одобрении мужчин, они кивали и хлопали его по спине, и говорили, какой прекрасный пример он подает остальной молодежи, и приглашали произнести благословение на всяких собраниях. И когда девушки дрались за право сидеть рядом с ним на занятиях по Библии или хлопали ресницами и спрашивали застенчиво, не могут ли они принести ему стакан воды – да, ему это тоже нравилось. Иногда он даже упражнялся в ванной перед зеркалом – репетировал победоносную улыбку и говорил себе со всей искренностью, какую только мог осилить:
– О, спасибо, сестра. Да благословит тебя Господь!
Одной только Октавии удавалось заставить его усомниться – тем, c каким прищуром она смотрела на него, когда, бывало, приходила шить с матерью вечерами.
– Пытаешься запечатлеть лик Мемфиса в памяти, сестра? – журила ее мама.
Они сидели на крыльце в летней ночи, полной звезд, пока весь квартал плясал, пел и хохотал, и вечеринка купалась в таком теплом, многообещающем
