– С кем поведешься, от того и наберешься.
– Рус, еще слово – и ряд зубов!
– А зубов моих не боишься? – хмуро улыбнулся Рус.
И Лису на миг показалось, что в темноте блеснули желтым светом глаза с вертикальными щелями зрачков.
– Слушай, Руслан, а кем это ты перекинулся? Сроду такого урода не встречал и не слышал.
– А я знаю? Говорю же тебе, первый раз со мной такое. Просто выдумал такого зверя, чтоб волкам не по зубам.
– Не бывает такого, чтоб совсем не было. Вот дети малые, в кого при опасности перекидываются? В кошку. И как чухнут на дерево, а потом сидят и ревут, попробуй сними оттуда.
– Ага, а кто постарше – в лиса, и давай у соседей кур тащить.
– Ну да. Но факт, что в небывалое еще никто не превращался.
– Много ты знаешь…
– А что?
– Есть у старейшины книжица одна, там много чего тайного да непонятного написано.
– Расскажи.
– Думаешь, он мне ее давал читать? Сам случайно увидел да пробежал мельком. Слов много, и русские вроде, а смысла не имеют.
– Так не бывает.
– Я тоже думал, пока не прочитал.
Дождь, внезапно начавшийся, постепенно стихал, словно туча вытекала вся, без остатка. Светлее в лесу не становилось. Сумерки почти мгновенно перешли в ночную тьму.
– Так про что книжица?
– Да я не понял, но была там такая фраза, что человек может быть кем угодно, любой тварью, жившей на земле, хоть и сгинула уже та тварь во мгле веков, но человек ее помнит.
– Ха! Брехня какая! Я вот совсем не помню!
– Там не про тебя сказано.
– А про кого?
– А я знаю? Может, про отца-прародителя, он до сих пор где-то скитается. Говорю, непонятная книга. Вот если б ее почитать вдумчиво. Но старейшина не дозволит.
– Рус, темно уже, может, здесь заночуем? Вон кедр выберем да ветки потолще.
– Я тебе курица? На ветках спать? И где ты в чащобе такой кедр найдешь, добрые кедры на полянах растут!
– А я тебе сова в темноте бегать?
– Не дрейфь, Лис, тут недалеко осталось, добежим. Вот и капать перестало. Пошли!
И друзья, оторвавшись от ствола дерева, растворились во тьме.
Шустрый сидел на берегу и кидал камешки в реку. Камешек с шипением входил в воду, и над местом его падения поднималась тонкая струйка дыма. Круги нехотя разбегались по воде и гасли. Хаймович уставился на реку, подняв козырек кепки. Рот он уже закрыл, но легче нам от этого не стало. Моста не было. Не совсем, конечно, начало его осталось, и первая опора, стоявшая на берегу, еще существовала, а дальше как ножом обрезало, вплоть до противоположного берега. Ни опор, торчащих из реки, ни обломков моста в воде. Чистая ровная гладь, переливающаяся всеми цветами. Одно слово, Мазутка.
– Чего делать-то будем? – хмуро спросил Федор.
– Жилье надо искать, где на ночлег остановимся, – кивнул я в сторону облезлых высоток.
Построенные перед самой войной высотки пустовали. Ни мебели, ни жильцов. Цены на квартиры там были заоблачные, вот и не заселил никто. Хаймович говорил, что жить в доме с видом на реку было престижно. Но сдается мне, что на нее не то что смотреть, дышать рядом – и то вредно для здоровья. Даже мост она сглодала без остатка. На том берегу еще виднелись сухие искореженные деревца ив, за рядами которых поднималась мощная густая поросль вековых деревьев. С этой стороны берег был уложен бетонными плитами, и травинке негде было прижиться. В пустых хатах ночевать не хотелось, голый пол – постель неважная. Мы с Розой уже успели привыкнуть к холодному скрипучему дивану. Хаймович тем временем поднял кепку и почесал макушку.
– Ночевать мы тут не будем. Пойдем вдоль берега. За чертой города должны были остаться дачные домики. Там и мостик когда-то был, навесной, правда. Сомневаюсь, что уцелел, но километрах в пяти от него можно попытаться вброд перейти.
– Перейдем, если ты, дед, меня на плечах понесешь, – с недоверием хмыкнул Сережка, – я в эту отраву не полезу!
– Дерзок ты не по годам, отрок, – осерчал Хаймович. Мишка отвесил Шустрому подзатыльник, и тот недовольно обернулся.
