Он пересаживается на кровать и берет меня за руку:
– Джулия, ты помнишь день, когда она родилась? Помнишь, как ты плакала от счастья? Ты говорила, какая она идеальная, не желала отдавать ее медсестре, потому что не могла без нее.
Я наклоняю голову, чтобы скрыть слезы, стекающие по щекам. Да, я помню, как плакала от радости. Я помню свои мысли: я в пропасть брошусь, чтобы спасти мою детку.
Он гладит мои волосы:
– Она наша маленькая девочка, Джулия, и ты ее любишь. Я знаю – любишь.
– Девочка изменилась. Превратилась во что-то другое.
– В тебе говорит болеутоляющее. Попробуй-ка уснуть. Когда проснешься, сама не поверишь, что произносила эти слова.
– Я же вижу – у меня был не такой ребенок. Она изменилась с того времени…
Я поднимаю голову, и сквозь викодиновый туман воспоминания начинают обретать более отчетливую форму. Жаркий и душный день. Лили сидит в патио. Мой смычок скользит по струнам скрипки.
Вот когда все изменилось. Вот когда начался кошмар – когда я впервые играла «Incendio».
Моя подружка Герда живет в конце тихой улочки в пригороде Бостона Милтоне. Я сворачиваю на подъездную дорожку и вижу ее соломенную шляпу, двигающуюся среди цветистых джунглей дельфиниумов; она замечает меня и легко поднимается на ноги. Седоволосая Герда в свои шестьдесят пять подвижна, как подросток. Может, мне тоже заняться йогой, думаю я, пока она идет ко мне, стягивая с рук садовые перчатки. Она в два раза старше меня, но сегодня я, с негнущейся спиной, чувствую себя старухой.
– Извини, опоздала, – говорю я. – Нужно было заехать на почту, а там очередь аж на улице.
– Ну, ты приехала, и это главное. Идем, я приготовила свежий лимонад.
Мы входим в захламленную кухню, где с потолочных балок свешиваются пучки пахучих трав. На холодильнике пристроилось старое птичье гнездо – она нашла его где-то, оставленное хозяевами, а на подоконнике – пыльная коллекция морских ракушек и речных камушков. Роб назвал все это чрезвычайной ситуацией, но мне неаккуратные эксцентричные штрихи дома Герды кажутся странным образом притягательными.
Герда вытаскивает из холодильника графин с лимонадом.
– Ты принесла письмо от хозяина магазина?
Я достаю из наплечной сумочки конверт:
– Десять дней назад его отправили из Рима. Написано его внучкой.
Пока я потягиваю лимонад, Герда надевает очки и читает письмо вслух:
– Других новостей после этого письма не поступало, – говорю я Герде. – Я три раза звонила в антикварный магазин и оставляла послания на автоответчике. На звонки никто не отвечает.
– Может, он уехал в отпуск. Или не имел возможности поговорить с семьей Капобьянко. – Герда поднимается. – Идем-ка посмотрим еще раз на твой вальс.
Мы заходим в захламленную репетиционную комнату, где стоит кабинетный рояль, едва оставляющий место для книжного шкафа, двух стульев и журнального столика. На полу лежат кипы нот, словно сталагмиты в пещере. На пюпитре – копия «Incendio», которую я отсканировала и переправила Герде по электронной почте три недели назад, чтобы та записала вальс для неврологического теста Лили. Всего две странички бумаги, испещренные нотами, но я чувствую скрытую в них силу – словно в любую минуту они могут загореться или подняться в воздух.
– Вальс великолепный, но чертовски трудный, – говорит Герда, усаживаясь перед пюпитром. – Мне потребовалось несколько часов, чтобы освоить арпеджио и попасть на высокие ноты.
– У меня так ничего и не получилось, – признаю я, чувствуя себя подтверждением всех дурных шуток о вторых скрипках.
Вопрос: сколько нужно вторых скрипок, чтобы ввинтить лампочку? Ответ: так высоко они никогда не поднимаются.
Герда вытаскивает скрипку из футляра.
– Тут вот в чем хитрость: чтобы сыграть этот пассаж, нужно перейти в пятую позицию на такт раньше.
Она демонстрирует мне, как нужно играть, и звуки срываются со струны
– Не обязательно играть сейчас, – останавливаю я ее.
– И тогда вторую часть играть гораздо легче. Послушай.
