– Я видел дом. Чернорубашечники разбили все окна, сожгли все книги. И так по всему городу.
– У тебя ведь была возможность бежать? Почему ты этого не сделал? Ты мог бы сейчас идти в сторону границы!
– А Пия? А мама? Мы же семья, Марко. Мы должны держаться вместе.
– И сколько, по-твоему, ты протянешь в трудовом лагере? Сколько, ты думаешь, продержатся они?
– Тише. Ты напугаешь Пию.
– Мне теперь не страшно, – сказала Пия. – Ведь мы все вместе.
Она взяла Лоренцо за руку:
– Идем, я тебе покажу кое-что. Тебе очень понравится.
– Что?
– Услышав, как ломятся в дверь, я сразу побежала в твою комнату. Спрятала под пальто, чтобы они не увидели.
Девочка потащила Лоренцо туда, где сидела мать, сунула руку под скамью.
Он посмотрел на вещь в руке Пии и на мгновение потерял дар речи – так тронул его поступок сестры. В футляре в полной сохранности лежала Ла Дианора. Лоренцо прикоснулся к лакированному дереву и даже здесь, в холодном помещении, почувствовал кончиками пальцев живое, как от тела, тепло.
Он сквозь слезы посмотрел на сестру:
– Спасибо. – Он обнял ее. – Спасибо, дорогая Пия.
– Я знала, ты вернешься за ней. Вернешься за нами.
– И вот я здесь.
Там, где и должен быть.
На следующее утро Лоренцо проснулся от детского плача.
Спина после проведенной на полу ночи одеревенела, и он, застонав, сел и потер глаза. Свет, проникавший сквозь грязные окна актового зала, окрашивал все лица в холодный серый цвет. Рядом с ним изможденная женщина пыталась успокоить капризничающего ребенка. Старик сидел, раскачиваясь туда-сюда и бормоча слова, понятные только ему. Куда бы ни посмотрел Лоренцо, он видел сутулые плечи и испуганные лица, многие из которых были ему знакомы. Он видел Перлмуттеров, у которых дочь родилась с заячьей губой, видел Сангвинетти, чей четырнадцатилетний сын когда-то ходил к нему учиться игре на скрипке. Он увидел Полаччо, владевших портновской мастерской, и синьора Бержера, который прежде президентствовал в банке, и старую синьору Равенну, которая каждый раз при встрече с мамой на площади вступала с ней в спор. Молодые ли, старые ли, ученые ли, рабочие ли, они все оказались в одинаково бедственном положении.
– Когда нас покормят? – завопила синьора Перлмуттер. – Мои дети голодны!
– Мы все голодны, – раздался мужской голос.
– Вы можете обойтись без еды. А дети – нет.
– Говорите за себя.
– Больше вы ни о ком не в состоянии думать? Только о себе?
Синьор Перлмуттер примирительно прикоснулся к локтю жены:
– Свары никому не помогут. Прошу тебя, прекрати. – Он улыбнулся своим детям. – Не волнуйтесь. Скоро они нас покормят.
– Когда, папа?
– К завтраку, я уверен. Сами увидите.
Но время завтрака пришло и миновало, а потом и время обеда. В тот день их так и не покормили. И в следующий тоже. У них была только вода из крана в туалете.
Ночью крики голодных детей не давали Лоренцо уснуть.
Он свернулся на полу рядом с Пией и Марком, закрыл глаза и попытался не думать о еде, но не получилось. Он вспоминал о яствах, которыми его угощали в доме профессора Бальбони. Прозрачнейшие, чистейшие супы, какие ему доводилось пробовать. Хрустящая рыба из лагуны, такая крохотная, что он ел ее с костями и потрохами. Он вспоминал о печенье и винах, о головокружительном запахе жарящейся курицы.
Сестра стонала во сне – голод вторгался и в ее сны.
– Тише, Пия, я с тобой, – шептал Лоренцо, обнимая ее. – Все будет хорошо.
Она прижалась к брату и снова уснула, но к тому сон не шел.
Лоренцо не спал, когда через открытое окно влетел первый мешок.
Тюк упал чуть не на голову женщины. Она проснулась в темноте с криком:
– Теперь они пытаются нас убить! Размозжить нам головы во сне!
Потом влетел еще один мешок, из него что-то вывалилось и покатилось по полу.
