Гаечка.
Садовников подумал, что Зона точно на него «положила глаз». А может, это потешалось над ним само мироздание.
Глава двенадцатая
Гаечка выглядела нездорово: побледнела, осунулась, под глазами залегли тени. И все же она была живой и бодрой. Слишком живой для человека, которого недавно объявили покойником. И слишком бодрой, учитывая, что несколько дней назад ей прострелили навылет грудную клетку.
– Что ты, Костыль, все смотришь? – спросила, усмехаясь, Гаечка. – Думаешь, сон снится? Вот, иду по твоим стопам – согласилась сотрудничать с представителем власти.
– Жива – и слава богу, – сурово ответил Садовников. Его сильно трясло – как после жуткого похмелья.
Нервы и адреналин выходили боком. Хотелось завернуться в одеяло, выпить чего-нибудь горячего и отключиться, подобно машине с севшей батареей. Он бы о многом расспросил свою бывшую стажерку, но общаться с Гаечкой сейчас – означало взвалить на себя неподъемную эмоциональную ношу. Потом! Потом у них будет вдоволь времени, чтобы все обсудить…
– Я, кажется, еще и с «экзо» слезла, – похвасталась она.
– Поздравляю. Новая жизнь впереди.
Садовников показал бывшей стажерке кулак с поднятым вверх большим пальцем. Затем перешел к сенатору. Шимченко прижимал к груди сына и рассеянно гладил его вихрастый затылок. Сам же задумчиво глядел вглубь «комариной плеши», где багровели свежие пятна.
– Это была моя жена? – спросил он, не поворачиваясь к сталкеру.
– Да, – ответил Садовников. – Можете считать это разводом.
Шимченко обернулся. Солнечный свет отразился в линзах очков. Наверное, первым порывом сенатора было поставить сталкера на место… но он снова посмотрел на сына и не дал волю гневу. Садовников извлек из-под футболки липкую от пота голубую папку:
– Это может быть вам интересно.
И он не ошибся. Сенатор освободил Виталика из объятий, жадно схватил папку и принялся переворачивать страницу за страницей, просматривая текст по диагонали. Подошел Филя, в его руках был обрезок алюминиевой трубы.
– Держи вот, – он протянул обрезок сталкеру. – Вместо трости сгодится. Выберемся из Зоны – купишь себе палисандровую. И «порш» на сдачу.
– Не умею я водить машину, – сказал Садовников, пробуя новую трость: она была слишком легкой, неухватистой и хлипкой.
– Значит – купишь вместе с водителем! – хохотнул Филя и хлопнул сталкера по спине, заставив того зашипеть от боли.
– Филя! – рявкнул Шимченко. – Принеси чего-нибудь… – Он показал жестом будто поджигает спичку.
– Папа. – Виталик дернул сенатора за рукав ветровки. – Пообещай, что ты возьмешь Костыля на работу!
– А он и так – мой сотрудник, – ответил Шимченко.
– Костыль сделает из меня настоящего сталкера! – убежденно произнес мальчишка.
Сенатор натянуто рассмеялся, положил руку сыну на плечо:
– Виталька! Не надоело тебе? У меня от Зоны – мурашки по коже. Как ты продержался здесь столько времени? Это – чудо. Настоящее чудо. И теперь ты говоришь, что собрался стать сталкером? Совсем не думаешь о старике-отце.
– Дети… – Садовников хмыкнул. – Нам еще предстоит долгий путь к Периметру.
– Действительно. – Шимченко кивнул. – Виталька, давай для начала выберемся отсюда, а потом хорошенько все обсудим.
– Но, пап…
– Ты уже парень взрослый… возмужал-то как! – Шимченко заулыбался, любуясь отпрыском. – И, думаю, сам сможешь решить, что тебе в этой жизни нужно.
– Ну ладно, – согласился Виталик, хотя по его лицу было видно, что он не особенно поверил отцу. – Спасибо, пап.
Подошел Филя с цинковым ведром и канистрой, от которой несло бензином. Сенатор принялся комкать страницы с компроматом и отправлять в ведро.
– Можно же было в «плешь» бросить, – пробурчал Садовников.
– Не доверяю я «плеши», – ответил сенатор, шелестя бумагой. – Что такое «плешь»? Ты знаешь? Я – нет. Сегодня она здесь, а завтра – там.
Он закончил комкать компромат. Ведро заполнилось бумагой почти на две трети. Филя плеснул сверху бензина и зачиркал спичкой. Садовников отошел подальше от жарко вспыхнувшего пламени. На огонь было даже смотреть больно, не говоря уже о том, чтобы стоять рядом.
То, что было добыто из проклятого дома с аномалиями ценой неимоверных усилий, ценой жизни двух людей, в считаные секунды превратилось в прах. Сенатор удовлетворенно потер руки. Потом посмотрел, прищурившись, на особняк и велел Филе:
