Троица

У входа Йорк немного помедлил, прислоняя свой щит к колонне, взмывающей вверх к невероятно высокому своду. Ноющими от усталости и потому не вполне послушными руками он расстегнул перевязь с мечом и положил их возле щита, после чего выпрямился. Впереди сейчас беспомощно лежал глава дома Ланкастеров – кузен по линии одного и того же венценосного воителя Англии, оказавшийся ближе к трону за счет всего одного звена родословной. Йорк поднял голову, не поддаваясь устрашению фресок, на которых объятые ужасом грешники падали в геенну огненную. Ремни лат слегка поскрипывали, а шагам вторило звучное гулкое эхо, когда он пересек храм по всей длине, вдоль тени от католического креста.

От короля Англии его отделяла какая-нибудь сотня шагов.

Генрих был жив. Более того, он не лежал, а сидел – на холодном каменном полу, прислонясь спиной к алтарю. Одна его нога была вытянута, другая согнута в колене. В этой позе, с лицом бледнее льняной простыни, он смотрел за приближением визитера. Кольчужный воротник и оплечья были с Генриха сняты, и становились видны повязки – одна вокруг шеи, другая под мышкой. Возле короля стоял хирург Скрутон, который с приближением Йорка отошел, потупив голову и молитвенно сложив ладони.

В торце алтаря, на расстоянии протянутой руки от Генриха, ничком лежал герцог Бекингем, поверхностно и часто дыша. Он пребывал в таком страдании, что все его силы уходили лишь на то, чтобы его терпеть. На приближение Йорка он лишь повел глазами; при этом его криво разинутый, сочащийся сукровицей рот мелко задрожал. Воспаленные глаза Бекингема все так же слезились – непонятно, от раны или от проигранной битвы.

Йорк остановился, озирая перед собой этих людей. Меч он оставил у входа, но у бедра из соображений безопасности держал кинжал: всякое бывает. И прими он сейчас решение ударить, никто из троих его бы не остановил.

На секунду он поднял глаза, привлеченный каким-то мимолетным, трепетным движением. В огромной пустоте наверху порхали пичуги: вот тебе прямая связь между небесами и юдолью земной. Йорк перекрестился, снова вспомнив, что находится на святой земле. И в этой холодной вечности вокруг чувствовалось присутствие Бога – невесомое и вместе с тем тяжелое, как столп, заставившее его повторно склонить голову.

Перед королем Йорк опустился на одно колено.

– Ваше величество, – произнес он. – Я прошу вашей милости и прощения за все, что я содеял.

Опираясь мертвенно-белыми руками о камень пола, Генрих попытался сесть прямее. Взгляд его то обретал, то утрачивал четкость, а на гостя, понаделавшего столько бед, он смотрел слегка по-птичьи, накренив голову.

– А если я не дам того, чего ты просишь? – вымолвил он горячечным шепотом.

Йорк на секунду прикрыл глаза. А когда открыл вновь, взгляд его был тверд и суров.

– Тогда я буду вынужден этого потребовать. Вашего великодушного прощения того, что сегодня произошло. Меня и тех, кто со мной, всех до единого. Меня клеймят изменником, ваше величество. Такого отношения к себе я не потерплю.

Генрих откинулся спиной туда, где лежал раньше, и по камню скребнула спинная пластина доспеха. Он знал, что жизнь его висит на волоске терпения одного-единственного человека, и монаршая воля истаяла подобно камню, поглощенному морем.

– Тогда как скажешь, Ричард, – мертвеющими губами пробормотал он. – Виновным за содеянное я тебя держать не буду. Конечно, ты прав. Как скажешь.

Ресницы короля затрепетали, веки смежились. Йорк спиной почувствовал готового подшагнуть врача и поднял руку, останавливая его. Нагнувшись, он приложил к щеке короля свою ладонь в латной перчатке.

От прикосновения холодного металла глаза Генриха распахнулись.

– Кто это? – тихо спросил он. – Все еще ты, Ричард? Что тебе угодно?

– Вы мой король, – с тихой ласковостью сказал Йорк. – И я прошу вас лишь о том, чтоб мне находиться подле вас. Вам нужен хороший советчик, мой кузен. То есть я.

– Как скажешь, – донесся до его слуха уже совсем умирающий голос. Короля с головой накрывала чудовищная усталость, уносящая всякую волю.

Йорк кивнул, удовлетворенный. Он выпрямился, по-прежнему не сводя с короля глаз.

Поблизости завозился Бекингем, силясь что-то произнести. От этих усилий изо рта у него снова пошла кровь; слова с трудом можно было разобрать:

– Король добрый человек, Ричард. Слишком добрый. Если не он, то я назову тебя изменником.

Эту невнятицу раненого герцога можно было и не слушать, но Йорк, покачав головой, приостановился.

– Твои слова всего лишь снежинки на ветру, Бекингем. Тебя арестуют. И думаю, сумма, которую ты выложишь за свое освобождение, сполна покроет мои расходы.

Скулы у Бекингема покраснели, а рана, казалось, взбухла еще сильней. Он напрягся, пытаясь говорить четче:

– Какое преступление ты можешь вменить мне, человеку, который служил своему королю?

– Ты шел против преданных ему лордов. Стоял против Йорка и Солсбери, в то время как мы пытались спасти государя от ядовитых наветчиков. Мне думается, изъясняться внятно ты больше не будешь. С тебя хватит и разрезанного языка – чем не сходство со змием. Но поговоришь со мной еще в таком