Старшина поднялся с бревна, с жалостью оглядел разрушенную заставу.
– Столько труда положили, только обустроились, а теперь все прахом пошло.
– Ничего, разобьем немцев – новую заставу поставим, побольше. Воду проведем, душ для личного состава.
– Эк размечтался! – ухмыльнулся старшина. – Немца еще разбить надо!
– Это верно. Но если каждая застава, каждая рота армейская свой клочок земли держать будет, умоются немцы кровью.
– Жаль, бумаги нет…
– Зачем она тебе, Петр Васильевич?
– Рапорт написать надо, в политотдел, отметить лучших бойцов.
– Рано.
– Как рано? Скоро армия из тыла подойдет, дальше на немца двинем. Как сказал товарищ Сталин? Врага будем бить на его территории!
– Старшина, ты на часы посмотри!
Петр Васильевич вытянул из карманчика карманные часы за цепочку, откинул крышку:
– Ровно девять часов!
– Ты не понял. С момента нападения прошло пять часов, армии нет. И, полагаю, не будет.
– Пораженческие настроения?! – вскипел старшина.
– Ты ослеп, оглох? Прислушайся! В нашем тылу ни пушек, ни пулеметов не слышно. А где наши истребители? Или сталинские соколы не знают о нападении?
– Что ты хочешь этим сказать? – старшина боялся вслух высказать свою догадку.
– Говори, мы наедине. А картина вырисовывается плохая: немцы уже далеко вперед ушли, и мы теперь в глубоком тылу, если по-другому – окружены. Так что армии не жди.
Старшина вновь уселся на бревно.
– Выводы у тебя неправильные. И мысли незрелые, хоть ты и командир.
– Тогда где посыльный из комендатуры или отряда? Разгромлены они.
– Я с заставы не уйду. Буду насмерть стоять, как коммунист.
– Дурак ты, старшина, уж прости… И коли пошел такой разговор, не умереть здесь надо, а как можно больше врагов убить. Сколько мы сегодня положили?
– Да кто ж их считал?
– Вот убей сто, двести, тогда и помирай. Когда каждый так сделает, все войско немецкое сгинет. А до той поры о смерти героической даже думать запрещаю.
Старшина не знал, что и ответить.
Федор поднялся:
– Дел полно, а мы расселись. Пока тихо, бери пару бойцов. Пошуруди тут, провизию поискать надо – сухари, консервы… Иначе с голодухи сдохнем.
– Верно.
– А я бойцов организую на похороны, братскую могилу рыть надо.
– Ты о ком сейчас говоришь? О погранцах или о немцах?
Федор в ответ только вздохнул. Старшина – служака добросовестный, в бою сдюжил, но временами его тупость солдафонская просто раздражала.
Они направились к бойцам, и Федор попросил:
– Ты дорогу запоминай… Ни шагу в сторону, чтобы на мину или растяжку не напороться.
– Сам также думал. Как думаешь, командир, долго ли война продолжаться будет? Месяц-два?
Федор опешил, повернулся:
– Скажу тебе одному, не для передачи – года три-четыре…
Федор мог бы назвать и точную дату ее окончания, но он понимал, что старшина не поверил бы ему. А случится, что они выйдут к своим, стуканет куда следует. Ведь в понятии старшины это и не донос даже, а позиция принципиального коммуниста, выискивающего в своих рядах вражескую гидру. Да по- иному и быть не могло, если и в газетах, и по радио, и на партсобраниях постоянно говорили о выявленных вредителях, наймитах империализма, агентах иностранных разведок, причем разведок самых экзотичных стран, вроде Парагвая. Если человеку вдалбливать это изо дня в день и год за годом, поверит.
Старшина с бойцами вернулся на заставу, и десяток бойцов приступили к рытью братской могилы в лесу. Песчаник, рыть легко, но уж больно малы саперные лопатки, годятся только окоп отрыть. Все остальные инструменты сгинули на заставе.
– А гробы, товарищ лейтенант?
