– Ты… Вы наслушались, наверно, всякого… – затянул я первое, что придумалось, – а на самом деле все не так. У нас с Веткой не просто… не как у всех… У нас по-другому… Я не специально, вы не подумайте, а оно само… закрутилось… и… Вы тут вообще ни при чем…
Слова еще – точно помимо моей воли – продолжали выговариваться, вразнобой склеиваясь в несуразные предложения, а я в то же самое время словно слушал себя со стороны. Господи, какую чушь я несу!.. А если она сейчас войдет, моя Ветка? И увидит меня такого?..
И подумав об этом, я почему-то сразу успокоился, заткнул льющуюся из меня бессвязицу, заложил руки в карманы, вольно отставил ногу. И проговорил, с радостью отметив, как изменился, отвердев, мой голос:
– Ну и что теперь?
– Вот и я хочу выяснить: что теперь? – отозвался Макс.
– А чего выяснять? – Я без труда усмехнулся. – Она со мной. И нечего больше выяснять. Все ясно. Она меня любит. А я – ее. А тебя… А вас больше не любит. И у нас, между прочим, уже все было. И, между прочим, не один раз.
На скулах Макса заиграли желваки. Но он сдержался, что стоило ему явно немалых усилий.
– Пошлая ситуация, – сказал он. – Не находишь?
– Не нахожу.
– Пошлая, банальная ситуация. А исход ее может быть очень даже не банален.
– Пугаете, да?
– Ну зачем… Ты парень пуганый.
– Да поймите! – То, что я говорил, мне самому казалось предельно ясным. – Не может она с вами остаться! Плохо ей с вами. А со мной – хорошо. Я ей то даю, чего вы дать не можете. Она с вами по привычке просто была, а со мной… Неужели не понимаете? Или мне прямым текстом сказать?
Он сидел передо мной, взрослый, даже старый, с мучнисто-белым морщинистым лицом, на которое свисали сосульки нечистых волос… Я неожиданно попытался представить рядом с ним Ветку и не смог.
– Не понимаю?.. – выговорил он. – Это ты ничего не понимаешь, сопляк…
Зря он это сказал. Меня взорвало. Словно что-то внутри меня так и ждало, чтобы взорваться.
– Я сопляк? – Я шагнул вперед, выдернул руки из карманов. – Давай проверим! На кулаках или на джагах? У нас в Гагаринке эти проблемы просто решались.
Макс не шелохнулся. Лишь взгляд его молниеносно стал осязаемо угрожающим, как пистолетное дуло.
Я ощутил резкий укол в паху. И сразу после укола – странную болезненную пустоту. Страх хлестнул, словно порыв ветра. Я схватился за промежность… потом, не веря, стащил с себя джинсы… Там, пониже паха, под волосами не было ничего – просто ровная белая кожа…
Страх сгустился до ужаса. Обомлев, я шарахнулся назад, ударился спиной о стену. Что это такое? Наваждение? Очевидно же, что наваждение… Он, чертов брахман, всего-навсего заставил меня увидеть то, чего нет… То есть, наоборот, заставил не увидеть то, что, конечно, есть и никуда деться не может… Это не по-настоящему! Но ведь – вот! Я смотрю – и не вижу. Я трогаю – а под руками пусто… Только гладкая кожа…
Макс недолго держал меня.
Когда я уже был на грани обморока, морок схлынул. Дрожащими руками я натянул джинсы.
– Хочешь, сделаю так, что ты его больше никогда не увидишь и не почувствуешь? – спросил он. – Никогда, до самой смерти? Это мне вполне по силам, факт…
Потрясенный, я не сумел произнести ни слова. На глаза навернулись слезы, и я ничего не мог с этим поделать.
– Ладно, – сказал Макс, и в его голосе вдруг промелькнули прежние благодушные бестревожные нотки. – Ширинку-то застегни, герой. И сопли вытри. Эх ты… пацан с Гагаринки…
И все-таки за этим уже вполне миролюбивым тоном слышалось злое удовлетворение. Ну как же… размазал молодого соперника…
Он поднялся. Инстинктивно я отшатнулся от него в сторону.
– Любовь, говоришь… – обернулся он на пороге. – Что ты в этом можешь понимать?..
– Я… – выдавил я через стиснутое горло, – могу…
– Через два дня я уеду, – сказал Макс, – в числе прочих… А ты останешься. И Виолетта останется. Вернусь нескоро, месяца через два. И не дай бог я узнаю…
Я закрыл за ним дверь, навалившись на нее всем телом.
В ту ночь Ветка не пришла ко мне. Верно, Макс и ее тоже навестил.
Днем она избегала оставаться со мной наедине, и, ловя время от времени ее взгляд, я различал в нем испуг… и в то же время какое-то просящее ожидание.
Следующей ночью она тоже не пришла. Тогда я сам пошел к ней. И она пустила меня. И когда она открыла мне дверь, глаза ее, покрасневшие и припухшие от слез, вспыхнули, и сбывшееся ожидание в них расцвело радостью. И покинул я мою Ветку только на рассвете.
