падла!
Бой с внезапно появившимися немецкими танками, отчего-то мокрыми по самые башни, шел, как субъективно казалось Степану, уже который час. На самом же деле сознание подсказывало танкисту, что не прошло и десяти минут. Да и часы на запястье, на циферблат которых он успевал, едва ли не против воли, периодически поглядывать, врать не могли. Семь минут, всего каких-то семь минут после выстрела командирской «тридцатьчетверки», с первого снаряда спалившей головной немецкий танк! Следом отстрелялись и другие машины; а в полукилометре гулко забухали орудия замаскированных «двадцать шестых» и «бэтушек» второй роты. Оставив на дороге несколько подбитых в борт танков, немцы немедленно рассредоточились и, определив их позиции по дыму и вспышкам выстрелов, растянулись атакующей по фронту цепью, благо местность позволяла. Оставаться на месте дальше стало смертельно опасно – в том, что гитлеровцы быстро пристреляются по неподвижным мишеням, сомнений не было, и советские танки рванулись вперед. Начался первый в полыхнувшей едва час назад войне встречный танковый бой.
Радиостанции на борту танка не имелось – как, собственно, и на большинстве боевых машин дивизии, – так что о ходе боя Гаврилов мог судить исключительно по тому, что удавалось разглядеть урывками через приборы наблюдения. А много ли рассмотришь изнутри постоянно маневрирующей, чтобы сбить прицел вражескому наводчику, машины, когда тебя к тому же нещадно швыряет из стороны в сторону? Тем более что приходится еще и оценивать обстановку, наводить орудие и вести огонь? Практически ничего…
Понятно было только одно: легкой победы ждать не приходилось. Первый успех, когда советским танкистам удалось долбануть с фланга по шурующей со стороны Буга колонне, выбив с полдесятка машин, остался, несмотря на численное превосходство, не более чем первым успехом, и дальше бой пошел на равных, причем хрен пойми с перевесом в чью сторону. Вести огонь с гарантированным поражением вражеской техники с любого расстояния могли разве что новые «Т-34», которых имелось аж четыре штуки… нет, уже три, пару минут назад Степан видел, как застопорилась, густо задымив двигателем, напоровшаяся на болванку «тридцатьчетверка».
«Двадцать шестые» и «БТ» могли бить немцев с дистанции максимум в полкилометра, а лучше и поближе, метров с трехсот. Если попадешь, конечно. Вон, чтобы спалить этого гада, понадобилось целых три выстрела: в первый раз сержант смазал, выпалив «в молоко», во второй почти попал, но болванка лишь высекла сноп фиолетовых искр из бортовой брони, уходя в рикошет, и только с третьей попытки вломил под погон, куда и целился. Зато между выстрелами пришлось неслабо поуворачиваться, поскольку и гитлеровский наводчик тоже не зевал. Спасло лишь то, что механик-водитель попался опытный, еще на Халхин-Голе успел за рычагами посидеть, да родная «бэтушка» однозначно превосходила противника в маневренности и скорости…
Танк подпрыгнул, с ходу наскочив на неровность почвы или поросшую травой кочку, и вильнул в сторону. Раздраженно зашипев под нос, Гаврилов с трудом удержался на месте и приник к налобнику прицела. Сбоку зло выматерился заряжающий, которому в швыряемой из стороны в сторону стальной коробке приходилось еще хуже. Не ровен час, уронишь под ноги снаряд, да взрывателем вниз, об полик, и амба всем троим. Приплыли. В смысле, приехали.
Башня ближайшего вражеского танка сверкнула коротким огоньком выстрела. И хотя сержант понятия не имел, в них ли целил немецкий наводчик или в кого-то из товарищей, идущих справа-слева, но чисто инстинктивно пихнул сапогом мехвода, продублировав команду срывающимся, уже успевшим охрипнуть, несмотря на ларингофон, голосом:
– Вправо!!!
Танк заложил вираж, и инерция в очередной раз впечатала Степана в стенку башни. И в тот же миг броня коротко завибрировала, отзываясь на наружный удар. Что-то ожгло плечо прямо сквозь плотную ткань комбинезона, словно хлыстом ударили. Или веткой крапивы по голой коже, как в детстве, когда они с деревенскими пацанами эдаким образом в догонялки-обжигалки играли. Гаврилов пару секунд тупо пялился на отслоившуюся с внутренней поверхности башенной брони белую краску, изодранную осколками неровно лопнувшей брони, от которой остро пахло горячим металлом. Ну ни хрена себе! По ним, стало быть, немец стрелял, по ним! Еще полсекундочки промедления, и прошило бы, словно фанеру! А так – в рикошет болванка ушла, только вмятина да небольшая, сантиметров в десять, трещина остались. А плечо то ли ударом припечатало, то ли вторичными осколками. Ладно, потом разберемся, некогда сейчас. Главное, рука цела, пусть и болит, но двигается.
Поняв, что промазали, немцы резко ушли в сторону, однако башня продолжала доворачиваться в сторону оказавшегося излишне шустрым русского танка. Наводчик «Pz-III» не собирался упускать непокорную цель. Тем более что на такой дистанции – боевые машины разделяло не более четырех сотен метров открытого пространства, лишь кое-где поросшего куцым кустарником или изрезанного неглубокими овражками, – легкий танк представлял нешуточную опасность даже при атаке в лоб.
До боли закусив губу, Гаврилов изо всех сил вжался в налобник, одновременно крутя маховик поворота башни. «Врешь, сука, я первым выстрелю! Дуэль устроить хочешь? Добро, будет тебе сейчас дуэль». Наконец прицельная марка наползла на корпус противника, и Степан, скомандовав мехводу «короткую», выстрелил. Попал… вот только не туда, куда следовало: подсвеченная донным трассером болванка влепилась в нижний лобовой бронелист, прикрытый запасной гусеницей. Сержант успел заметить, как в снопе выбитых кинетическим ударом искр разлетелись в стороны траки разодранной гусеницы, и вражеский танк вздрогнул, будто напоровшись на невидимое препятствие, однако продолжил движение.
Под рукой лязгнул орудийный затвор, запирая в каморе новый унитар, в ноздри шибануло тухлятиной сгоревшего кордита, после каждого выстрела попадавшего в боевое отделение из орудийного ствола. Не угореть бы, при такой-то частой стрельбе! Неожиданно сержант понял, что имел в виду мехвод,
