— Уверены, что не хотите выпить? — спрашивает Орел Луны, поднимая бокал, и поверх его края смотрит в глаза Ариэль. Его взгляд быстро перемещается к задней части апартаментов: один, два, три раза. Ариэль широко распахивает глаза.
— Для меня немного рановато, Джонатон. — В суде и среди адвокатов ходит стандартная шутка о том, что Эдриан Маккензи связал Орла Луны по рукам и ногам, словно собираясь демонстрировать его в качестве образца сибари. Выходит, это не шутка.
«Им нужна кровь», — беззвучно говорит он.
— Кто представляет Лукаса?
— Карлиньос.
Рот Джонатона Кайода приоткрывается от потрясения. «Твой око не сообщил тебе, что им нужна кровь из сердца».
— Они назначили защитником Хэдли Маккензи. Нам пришлось соответствовать.
Она не позволит Орлу Луны отвести взгляд. «Ты можешь это все остановить, спасти двух молодых людей».
— Джонатон?
— Я не могу вам помочь, Ариэль. Я не закон.
— Похоже, у меня это превращается в привычку, но пошел ты на хер. — Ариэль приказывает робоногам поднять себя. Подбирает свой клатч. Поднимает голос, точно в зале суда, чтобы сказанное достигло дальней стены гостиной: — И ты тоже иди на хер, Эдриан. Я надеюсь, мой брат разрежет твоего на части.
Он вернулся в Боа-Виста ради битвы. «Я бы так не смогла», — думает Ариэль. Даже в самый темный час, когда она чувствовала, как ее вскрывают, шарят внутри, насилуют, когда она страшилась, что больше никогда не сможет ходить на своих прекрасных ногах, когда видела нож всякий раз, закрывая глаза, она не позволила матери отвезти себя назад в Боа-Виста. Ты тоже видишь нож, Карлиньос. Каждый раз. Он позади меня, он впереди тебя. Меня бы парализовало от страха.
Он лежит на животе на столе в павильоне Носса Сеньора да Роча. С края купола капает вода, собравшаяся от брызг из водопада Ошуна. Над его телом трудится массажист, глубоко погрузив пальцы в мышечные волокна. Карлиньос постанывает — его тихие крики напоминают секс. Ариэль это отвратительно: другой человек касается твоего тела так интимно. Другой коснулся ее тела, и это было интимнее массажа или секса.
Карлиньос поворачивает голову и широко улыбается при виде сестры.
— Ола.
— На этот раз мой серебристый язык меня подвел, Карлу.
Лицо Карлиньоса искажается в печальной гримасе. Он морщится, когда массажист опять забирается глубоко. «Ты великолепен, — думает Ариэль, — и у меня в голове ножи, рассекающие эту безупречную кожу, и меня переполняет холодный ужас».
— Прости.
— Тебе не за что извиняться, — говорит Карлиньос.
— Я могу попытаться… Нет, я ничего не могу сделать. У меня закончились слова. Они получат свою дуэль.
— Знаю.
Ариэль целует брата в шею, чуть ниже затылка.
— Убей его, Карлу. Убей его медленно и больно. Убей у них на глазах, чтобы они увидели, как истекают кровью все их планы по поводу нашей семьи, все до единого. Убей его ради меня.
— Я могу пойти? Можно?
— Нет! — грохочет Рафа.
Робсон спешит следом за отцом.
— Я хочу поддержать Карлиньоса.
— Нет, — опять говорит Рафа.
— Почему нет? Ты идешь. Все идут.
Рафа поворачивается к Робсону.
— Это не гандбол. Это не игра. Это не та вещь, где можно болеть за игрока. Мы идем, потому что Карлиньос не должен сражаться в одиночку. Я не хочу идти. Я не хочу, чтобы он туда шел. Но я пойду. А ты — нет.
Робсон переминается с ноги на ногу, хмурится.
— Тогда я хочу его увидеть сейчас.
Рафа раздраженно вздыхает.
— Ладно.
