и концентрация на пике. Он мог бы часами рассматривать линию края, узор на металле.
— Ты слишком уж спокойно с ними обращаешься, — замечает Карлиньос.
— Жуткие штуки. — Вагнер возвращает их в ящик. — Я буду там. Мне не хочется, но я буду.
— Мне тоже не хочется.
Братья обнимаются. Карлиньос предложил Вагнеру комнату в апартаментах, но тот предпочел остаться со стаей. Дом Стаи — холодное и тусклое место, когда Земля прячется во тьме. Он приехал из Теофила накануне ночью и беспокойно спал в стайной постели, маленький, раскинувшись насколько это было возможным, но все равно оставаясь одним человеком; к нему то и дело возвращался тревожный сон о том, как он стоит голым посреди Океана Бурь. Анелиза не поверила в историю о том, что он отправляется в Меридиан по семейным делам, но не сумела отыскать очевидную ложь, чтобы за нее уцепиться.
— Я могу что-нибудь сделать? — спрашивает Вагнер.
Смех Карлиньоса застает его врасплох.
— Все остальные только и твердят, как им жаль, как их терзают угрызения совести. Ни один не спросил, что он может для меня сделать.
— Так что же мне сделать?
— Я бы очень хотел поесть мяса, — говорит Карлиньос. — Да, хотел бы.
— Мясо…
— Ты можешь это есть?
— В этой ипостаси — обычно нет, но ради тебя, ирман…
Сомбра находит шуррасерию, тщеславно дорогую. Она может похвастать мясом свиней редких пород и мясом карликовых коров «курогэ васу», которых на ферме массажируют по методике «джин» и включают им музыку, чтобы говядина была помягче. Стеклянные мясные витрины демонстрируют тушки размером с домашних животных. От цен кружится голова. Карлиньос и Вагнер занимают кабинку и разговаривают, окунают вафельки из эксклюзивной говядины в соусы, но бо?льшую часть времени хранят дружелюбное молчание, как это заведено у близких мужчин, и как-то само собой оказывается, что они сказали друг другу все.
«Бежим со мной», — сказал он.
Марина и Карлиньос пристраиваются к хвосту Долгого бега. Через пять вздохов они подхватывают ритм ритуала. На этот раз Марина не боится петь. Есть только один Долгий бег. Он не остановился ни на день, ни на ночь с той поры, как она выпала из череды бегунов. Потом ее сердце, ее кровь, ее мышцы настраиваются на единство.
«Да, я сейчас, да», — сказала она. Марина пришла на зов Карлиньоса, ожидая секса, надеясь на что-то еще. Что-то, что выведет их из этой квартиры, провонявшей надвигающейся смертью. Карлиньос хотел отправиться домой и бежать. Жуан-ди-Деус был всего-то в часе пути на экспрессе. Они с Карлиньосом ехали в нарядах для Долгого бега. Они привлекли восхищенные улыбки и взгляды. «Красивая пара. Кто они такие, не знаете? Да вы что, серьезно?» Наряд Марины, более смелый, облегал ее туже, чем она когда-нибудь себе позволяла; узоры на теле были более агрессивными. «Я напряжена и агрессивна», — думала она. Она достала зеленые ленты Огуна из вакуумного хранилища и носила их с гордостью.
Марина прибавляет ходу, направляясь к голове колонны. Карлиньос смеется и догоняет. «Неутомимое лезвие, нож Огуна режет путь на волю. Неутомимое лезвие. Нож Огуна хочет убить». Затем время, личность, самоосознание пропадают.
Они бросаются в поезд домой, милые и потные, падают на свои места, когда поезд начинает ускоряться по направлению к Первой Экваториальной, опираются друг на друга. Марина сворачивается в клубочек рядом с Карлиньосом. Он такой хороший, он пробуждает в ней кошку. Она любит инаковость мужчин; они непознаваемы, как животные. Она их любит, потому что они такие непохожие на нее и такие чудесные.
— Ты придешь? — спрашивает Карлиньос.
Она ждала этого вопроса и страшилась, так что ответ подготовлен.
— Да, но…
— Не будешь смотреть.
— Карлиньос, прости. Я не смогу увидеть, как тебе причинят боль.
— Я не умру.
«Десять минут до Меридиана».
— Карлу. — Это первый раз, когда Марина назвала Карлиньоса его самым интимным именем, именем для семьи и аморов. — Я собираюсь покинуть Луну.
Он говорит:
— Я понимаю.
Но Марина чувствует, как напрягается тело Карлиньоса рядом с нею.
