Это была идея Ачи — превратить все в игру. Мы должны были сжать кулаки за спиной, словно играя в камень-ножницы-бумага, и сосчитать до трех. Потом надо было разжать кулак, и в нем бы оказалось что-то — какой-то маленький предмет, который не оставит никаких сомнений в том, что мы решили. Мы не должны были ничего говорить, потому что любое слово могло бы повлиять на чужое решение. Она только так могла справиться с происходящим, быстро, чисто и безмолвно. И чтобы оно выглядело игрой.
Мы снова отправились в то кафе с балконом, чтобы сыграть. Два стакана мятного чая. Помню, в воздухе пахло каменной пылью, сильней, чем озоном и нечистотами. Каждая пятая небесная панель мигала. Этот мир был далек от совершенства.
— Думаю, надо все сделать поскорей, — сказала Ачи, и ее правая рука оказалась за спиной так быстро, что у меня перехватило дыхание. Все, время пришло. Я вытащила мой маленький предмет из сумки и сжала его в спрятанном кулаке.
— Раз-два-три, — сказала Ачи.
Мы разжали кулаки.
Она держала назар: арабский амулет из концентрических капель синего, белого и черного лунного стекла, похожий на глаз.
В моей руке была иконка Доны Луны: черно-белая, живо-мертвая.
Все, что мы делали под конец, было простым и быстрым. Как по мне, прощания всегда лучше внезапные. Я забронировала Ачи билет на удаляющемся циклере. На рейсах в направлении Земли всегда были места. Она забронировала мне визит в медцентр КРЛ. Вспышка — и чиб навсегда прирос к моему глазу. Никаких рукопожатий, поздравлений, приветствий. Я всего лишь решила продолжать то, что делала до сих пор.
Циклер должен был обогнуть Невидимую сторону и встретиться с «лунной петлей» через три дня. Три дня: от этого мы взяли свои чувства под контроль и не слишком много плакали.
Я отправилась с Ачи на поезде в Меридиан. Нам достался целый ряд сидений, и мы свернулись на них клубочком, как мышки-землеройки.
«Я боюсь», — сказала она. Возвращаться было больно. Циклер, вращаясь, готовит тебя к земной гравитации, а потом появляются «же». Возможно, ей придется месяцы провести в инвалидном кресле. Говорили, вернувшиеся с Луны лишь во время плавания попадают в знакомые условия. Вода поддерживает, пока ты снова наращиваешь мышечную массу и плотность костей. Ачи любила плавать. И были еще сомнения. Что если ее перепутали с кем-то другим и она уже прошла точку невозврата? Ее попытаются вернуть на Луну? Она такого не вынесет. Это ее убьет так же надежно, как Земля — раздробит кости, задушит под гнетом собственного веса. В тот момент я поняла, что Ачи ненавидела Луну. Она ее всегда ненавидела; опасность, страх, но в самой большей степени — людей. Все эти лица, которые глядят на тебя, всегда. Что-то от тебя хотят. Хотят, и хотят, и хотят. Никто не может так жить, сказала она. Это бесчеловечно. Лишь благодаря мне она смогла вынести Луну. И я оставалась, а она — улетала.
И потому я рассказала ей свой секрет: то, что увидела в Лансберге, то, что должно было превратить меня в Дракона. Это было так просто. Я всего лишь посмотрела на то, что видела каждый день, под другим углом. Гелий-3. Ключ к постнефтяной экономике. «Маккензи Металз» вышвыривали гелий-3 каждый день. И я подумала: как же Маккензи могут этого не видеть? Они ведь точно должны… Не может так быть, чтоб я была единственной. Но у семей и компаний, а в особенности у семейных компаний, есть странные навязчивые идеи и слепые пятна. Маккензи добывают металл. Добыча металла — вот чем они занимаются. Они и представить себе не могут ничего другого и потому не видят то, что у них прямо перед носом. У меня могло получиться. Об этом я и сказала Ачи. Я знала, что надо делать. Но не с Маккензи. Они бы все у меня забрали. Если бы я попыталась драться, они бы меня просто уничтожили. Или убили. Так дешевле. Суд Клавия позаботился бы о том, чтобы моя семья получила компенсацию, но на этом мои мечты о династии были бы закончены. Я все сделаю. Я заложу основу династии. Я стану Пятым Драконом. Маккензи, Асамоа, Воронцовы, Сунь… и Корта. Мне нравилось, как это звучит.
Я все это ей рассказала на поезде в Меридиан. Экран на спинке переднего сиденья показывал поверхность. На экране то, что снаружи твоего шлема, всегда одинаковое. Серое, сглаженное, уродливое и покрытое отпечатками ботинок. В поезде ехали рабочие и инженеры; любовники, партнеры и даже двое маленьких детей. Шум и цвет, выпивка и смех, ругательства и секс. И мы, устроившиеся в задней части вагона, возле переборки. Это, подумала я, и есть Луна.
У ворот «лунной петли» Ачи вручила мне подарок. Это была последняя вещь, которая ей принадлежала. Все остальное было продано. У выхода на посадку оказалось восемь пассажиров, с друзьями, семьями и аморами, которые их провожали. Никто не улетал один. В воздухе пахло кокосом — это было так не похоже на рвоту, пот и немытые тела у входа для прибывших. Автомат продавал мятный чай, но никто его не пил.
Подарком Ачи был цилиндр для документов, вырезанный из бамбука. Инструкции для меня заключались в том, чтобы открыть его после того, как она улетит. Расставание получилось очень быстрым — по слухам, с такой скоростью происходят казни. Персонал ВТО пристегнул всех к креслам и запер двери капсулы еще до того, как я или Ачи успели хоть что-то сказать. Я видела, как ее рот приоткрылся, произнося слова прощания, как она взмахнула пальцами, а потом дверь шлюза закрылась и подъемник повез капсулу вверх, к платформе космического лифта.
Я попыталась представить себе «лунную петлю»: вертящаяся спица из волокна М5, шириной двадцать сантиметров и длиной двести километров. Там, наверху, подъемник взбирался к массе противовеса, смещая центр тяжести и перемещая всю конструкцию на орбиту, соприкасающуюся с поверхностью. Лишь в последние мгновения сближения белый трос должен был стать видимым, как будто вертикально опускаясь с неба, полного звезд. Захват включился,
