– К чему ты клонишь?
– Мне кажется, – медленно произнёс Агроном, – что он теперь действительно апостол.
Кочерга крякнул.
Они разговаривали наедине, в кабинете головы, или мэра, как любили его называть гильдеры. Но для заовражцев – головы. Заперлись в комнате, главным украшением которой являлся роскошный письменный стол красного дерева, добытый каким-то комби на развалинах Плетавы и купленный Степаном на собственные деньги. Стол – Кочерга уверял, что его построили ещё в XIX веке, – напоминал макет крепости, и заовражцы долго приходили в кабинет головы только для того, чтобы поглазеть на чудо. Стол стал символом власти… но со старым другом Захаров никогда не говорил, сидя за ним. С любым другим человеком – да, но не с Агрономом. Для бесед с Андрюхой предназначались кресла в углу.
– Думаю, Флегетон отказался от своего прошлого.
– Разве бывают бывшие падальщики? – недоверчиво поинтересовался Степан.
– Лично не видел, но хочу верить, что такое возможно, – твёрдо ответил Агроном. – Именно поэтому я прошу для Карлоса честного суда.
– Ты – романтик.
– Я хочу, чтобы у нас был закон.
– Ладно… – Кочерга понял, что друга не переубедить, и сдался: – Будет тебе честный суд, хотя Кролик взбесится.
– Плевать на Кролика.
– Тоже верно. – Захаров улыбнулся, но тут же вновь стал серьёзным: – Что в долине Дорохова?
– Дожмём Сады, выставим посты, устроим небольшой форт с запасом химии… – Агроном выдержал короткую паузу и закончил: – Через неделю долина опять будет твёрдо нашей. Без всяких сине-зелёных.
– Откуда они вообще там взялись?
– Дорохов видел караван Цирка. – Андрюха погладил правой рукой подлокотник кресла. – А Флегетон сказал, что их отряд попал в засаду циркачей.
– Уроды снюхались с Садовниками?
– Это невероятно, – развёл руками Агроном. – Уроды не могут жить в джунглях, а значит, для них Сады Безумия такие же враги, как для нас.
– То есть ты не веришь в их союз?
Но осторожный Андрюха не стал спешить с однозначным ответом.
– Я отправил гонца к дотовцам. Хочу узнать, что думают они.
– Разумно… – согласился Степан. Собрался что-то добавить, но среагировал на подавшую голос рацию, бросил взгляд на Андрюху – тот кивнул, словно говоря: «Они знают, что мы заняты, и просто так не потревожили бы, – и надавил на кнопку: – Да?
– К городу приближается бронекараван, – доложил оператор дронов. – Два мегатрака и машины сопровождения.
– Далеко?
– В десяти километрах.
– Принял, спасибо. – Кочерга отключил рацию и подытожил: – Кролик вызвал поддержку.
– Он просто велел своей собственности быть рядом, – усмехнулся Агроном. – Ты на его месте поступил бы так же.
– Я не могу видеть этот позор, друзья мои! Не могу! И не могу понять: зачем? – Цунюк поправил очки, набрал в грудь побольше воздуха и прежним, хорошо поставленным трагическим надрывом продолжил: – Я не могу понять, зачем покрывать падальщика?
Он взобрался на ящик – в противном случае его никто не увидел бы, – однако побоялся взять мегафон, поскольку наблюдавшие за развитием событий ополченцы предупредили, что любой громкоговоритель, согласно законам Остополя, является средством пропаганды и для его использования требуется разрешение властей. Бегать за разрешением Цунюк счёл ниже своего достоинства, ссориться с Агрономом не рискнул, вот и решил вещать без усиления. И напрасно, поскольку его слабенький голос затухал уже в десяти шагах.
– Почему они не позволяют свершиться правосудию?
– Как раз позволяют! – бросил кто-то из толпы.
– Его будут судить!
– Публично!
– Какой суд?! – возмутился баши. – С падальщиками всё ясно с самого начала! Падальщики должны сдохнуть!
Народ ответил негромким, но одобрительным гулом.
С тех пор как возле Остополя встал до зубов вооружённый бронекараван, Кролик обрёл почву под ногами. Диктовать условия он не мог, поскольку численностью караван намного уступал ополчению заовражцев, но ремы были превосходно вооружены, отлично управлялись с техникой и отличались высокой мобильностью: могли нагадить и удрать. И портить с ними отношения отцы Остополя не хотели. Понимание этого обстоятельства придавало Цунюку
