Внутри ощущение затхлости усилилось. Гобелены с изображениями драконов не мешало бы простирнуть, подумалось Екатерине. А истертую обивку кресел в крошечном кинозале – выбросить без сожалений.
Однако Вяземский был очень доволен собой и кинопагодой.
– Как раз успели к началу сеанса, – прошептал он, когда в зале погас свет, на экране возник логотип Шепсинской киностудии (бескрайний пляж с шипящей морской пеной) и раздался саундтрек заставки: «Ш-ш-ш! Это Шепси!»
«Осень в Париже» шла во французском переводе. Это было странно. Екатерина знала фильм наизусть, и одними губами проговаривала за маменьку ее реплики на русском.
Ирреальность происходящего ударила в висок, когда в кадре мелькнула пекарня на бульваре Инвалидов, где только что завтракала сама Екатерина. В фильме буланжерия выглядела по-другому: была изысканной, полупустой и чистой. Василиса задумчиво пила вино, глядя в окно на умытый, залитый солнцем бульвар; молоденький официант обслуживал ее расторопно и безупречно вежливо. Вопрос с оплатой счета – наверняка астрономического – киношники и вовсе проигнорировали. Ничего удивительного: бедная, хоть и невероятно талантливая художница, которую играла Василиса, никак не могла себе позволить вот так вальяжно закусывать в кафе, когда по сюжету у нее не было денег даже на оплату квартиры.
Впрочем, несмотря на некоторые сценарные неувязки и общую наивность, фильм (красивый, смешной, яркий, профессиональный – как все шепсинские блокбастеры) здорово поднял Екатерине настроение.
– Роберт, как вы только додумались до такого? – тихо обратилась она к своему соседу.
– А? – оторвался Вяземский от своего перстня-разумника. На экран он не смотрел совсем. – До какого?
– Граф! Ну что вы, в самом деле! До кино как вы додумались, я спрашиваю.
– О, все просто. Продюсеры «Всемогущего» подсказали.
– Понятно. – Великая княжна почувствовала себя обманутой.
– Да, они отсмотрели все ваши, э-э-э, «березовые беседы», – Вяземский пошевелил бровями, – и поняли, как для вас важен кинематограф. Вот и предложили мне пригласить вас во Францию на просмотр «Осени в Париже». Я согласился, у меня тут кой-какие делишки есть.
– Понятно, – повторила Екатерина. – А сами вы куда собирались меня пригласить? Пока продюсеры не вмешались?
– У меня была замечательная идея. – Вяземский придвинулся поближе вместе со своим мускусным запахом. – Хотел позвать вас на шоколадную фабрику Конради. На Петергофской дороге, знаете? В бывшей усадьбе Строгановых. Там огромное кондитерское производство. Все девушки без ума от шоколада. Просто умирают, когда его видят.
И Вяземский, видимо решив воспользоваться удачным моментом, взял руку Екатерины в свои холодные ладони.
– А я бы умерла, если бы приблизилась к этой фабрике на расстояние ближе ста метров. – Великая княжна раздраженно вырвала руку из цепких пальцев графа. – Вы совсем меня не знаете, граф! У меня на шоколад жуткая аллергия!
– Что ж мне так не везет?! – возмутился Вяземский. – У детей на конкурсе сахарный удар случился из-за «Яблочек шоколадных», принцессу от одного вида кондитерской фабрики тошнит.
– Ну уж извините, Роберт, – язвительным тоном произнесла Екатерина. – Извините, что я не пышная блондинка, обмазанная сверху донизу шоколадом, как вам это представлялось в ваших мечтах.
Вяземский горько вздохнул и промолчал.
Из пагоды вышли в холод. Грязное небо давило. Парижские пейзажи словно продолжали серию ненастных картин Клода Моне.
– Теперь куда? Что там еще ваши друзья-продюсеры для нас придумали?
– Нет, остальное я сам, – похвастался граф. – Пора заняться дельцем, о котором я говорил в кино.
Пара – нет, определенно не влюбленных – молодых аристократов направилась к Сене. За ними, а иногда и перед ними, бежали операторы. Екатерина так привыкла к камерам за четыре с лишним месяца, что почти перестала их замечать.
– Вы посмотрите, тут только Раскольникова не хватает! – Великая княжна заглянула в арку одного из домов на Рю дю Фюр. Плотная застройка, стена в стену, тянулась бесконечно, формируя внутри кварталов замкнутые дворы-колодцы. – Совсем как в Петербурге девятнадцатого века. Если бы Достоевский родился на сто лет позже, эмигрировал бы во Францию.
– Почему? – не понял граф.
– Ну как же, изнанка этих зданий как раз в его духе. Мрачность, беспросветность, понимаете? То, что доктор прописал. Ведь окажись Федор Михалыч в нынешнем Петербурге, он бы вместо «Преступления и наказания» сочинил, пожалуй, жизнерадостный романчик под названием вроде «Солнечный зайчик на моем подоконнике».
Еще при Константине Алексеевиче в каждом петербургском дворе-колодце установили систему зеркал, разбрызгивающих лучи солнца по всей придомовой территории. С развитием технологий зеркала к тому же начали поворачиваться вслед за светилом – для максимальной освещенности колодца. Комплекс управлялся особой программой, принимающей сигнал со спутника. По вечерам эти же зеркала многократно усиливали мягкий свет уличных фонарей. Жителям, привыкшим к вечному полумраку, пришлось срочно бежать в «Хохлому» за светонепроницаемыми шторами.
