так, не зря же этот чертов упырь столь ловко избавился от своих помощников, проникнув в королевскую тюрьму под видом дровосека и монаха. Да уж, в сообразительности ему не откажешь, как и в некоем цинизме: даже собственные помощники для этого черта – никто, пыль под ногами, или лучше сказать презерватив – использовал да выбросил.
Еще один таинственный случай тревожил монарха. Тогда на охоте, когда взрывом едва не убило Элизу фон Бексенгаухен, ловчие обнаружили схрон – площадку для стрельбы из аркебуза или мушкета. Продумано там было все: пути отхода, маскировка стрелка, даже подставка для оружия в виде очищенного от веток сука. Площадка располагалась на холмике примерно в полукилометре от охотничьего королевского замка, с места стрелка открывался великолепный вид на ворота. Собственно, именно поэтому схрон и обнаружили: весьма подозрительный в силу должности и боевого опыта, герр Анри Труайя периодически осматривал окрестности с помощью подзорной трубы и как-то заметил на холме некий тусклый блеск, который сразу же распознал как ружейный. Видно, кто-то примостил оружие, присматриваясь к возможной цели. А может, уже и выцеливал, кто знает?
Все бы выглядело хорошо и ловко, коли б не расстояние. Пятьсот метров! Тысяча шагов. Тяжелая мушкетная пуля на таком расстоянии сохраняла вполне достаточную убойную силу, однако же вот беда – вести прицельный огонь из тогдашнего оружия было практически невозможно!
Тем более на тысячу шагов. Исход боя решался исключительно залпами по массовой цели. Что же касается меткости, то еще года два назад Магнус проводил подобный турнир: из любопытства организовал соревнование между лучниками и стрелками. Соревновались на сотне метров, и результат оказался предсказуем: из двадцати выпущенных стрел в цель попало шестнадцать, мушкет же имел лишь двенадцать попаданий. И это на сто метров, никак не на пятьсот!
Труайя высказал предположение, что здесь могли использовать особый «винтовальный» аркебуз, с нарезами в стволе, резко повышавшими меткость – такие тоже появлялись в это время. Правда, крайне редко. Да и пятьсот метров все-таки расстояние.
«Винтовальное» ружье… Почему бы и нет? Цель-то не простая!
– Ковно, ваше величество! – доложил бравый латник из арьергарда.
Надо сказать, Магнус в воинском – и не только в воинском – деле предпочитал опираться не столько на своих вассалов – прибалтийских баронов, – сколько на постоянное войско рейтар и пехоты, в большинстве своем состоявшее из немцев и западных русских людей. Своим солдатам король платил по четыре талера в месяц, что по тем временам считалось вполне солидным жалованьем. И ровно в два раза превышало зарплату какого-нибудь слуги. Но ведь воины еще имели право на часть добычи! Правда, и рисковали погибнуть, чего ж. Не столько от пули, сабли или копья, сколько от разного рода болезней, эпидемий, таскавшихся вслед за войском неистребимым, смертельно опасным шлейфом.
Ковенский воевода Константин, человек осанисты и грузный, принял короля как положено, со всеми почестями, предоставив для отдыха целый замок неподалеку от города. Магнус именно так и попросил, чтоб не в самом Ковно-Каунасе, и на то имелись причины. Нет, с горожанами королевская чета встретилась – под звон многочисленных колоколов в церквях и костелах, более того, король и королева даже благосклонно посетили заседание городского совета, где приняли целый ряд высокопарных верноподданнических заявлений. И даже поужинали в компании воеводы и ратманов!
Замок нужен был Магнусу для другого – для тайной встречи с верным человеком из Москвы, другом покойного ныне князя Василия Старицкого. Собственно, это был человек Маши, она когда-то переписывалась по этому поводу с братом, находившимся под постоянным подозрением царя Ивана. После смерти Василия тайные сношения с Москвой продолжились и привели к результату – в столице вот-вот должен был вспыхнуть очередной заговор. Он вспыхнул бы и так, только, может быть, несколько позже, а это королевскую чету не устраивало.
Посланник заговорщиков оказался вовсе не кондовым боярином, до самых глаз заросшим густой бородищей. Московский дворянин Игнат Порфирьев сын Рдеев чем-то напоминал ушлого шляхтича Граевского, ныне ожидавшего короля и королеву в Варшаве. Та же остроконечная бородка, острый насмешливый взгляд европейски образованного человека – как потом поведала Маша, Рдеев когда-то учился в университете в Кракове и преуспел там во многих науках. Одетый в польский кунтуш и узкие, заправленные в сапоги штаны, с саблей на поясе, московский дворянин ничем не отличался от обычного шляхтича.
Анри Труайя, лично встретив гостя, провел его в замок под видом одного из ковенских купцов, кои, прослышав о приезде монархов, потянулись уже в замок с подарками и изъявлениями проснувшихся верноподданнических чувств.
Король и королева уединились с посланцем в отдельном кабинете и имели с ним долгую и весьма значимую беседу, в ходе которой передали гостю драгоценные камни и золото, пожертвовав частью ливонской казны на благое дело. Иван Васильевич уже, верно, пришел в неописуемую ярость, получив известие о новом польском короле… и королеве. Машу Старицкую он ненавидел всегда, как и все ее семейство. Честно сказать, семейство-то было за что… да и Машу – тоже.
– Благодарю вас, ваше величество, – аккуратно, без всякой спешки, сложив драгоценности и монеты в заплечную суму, Рдеев поклонился королю, а королеве галантно поцеловал ручку, не преминув заметить, что наповал сражен ее красотою. – Знаете, Мария Владимировна, я как-то видел вас в Кремле, еще ребенком. Вы и тогда были красивы, а уж сейчас…
– Поужинаете с нами? – улыбнулся король.
Гость с видимым сожалением развел руками:
– Увы, лучше уж я поспешу. Деньги – великое дело. Ближайшее окруженье Ивана насквозь продажно и ждет не дождется, когда тот помрет. Тиран и не может окружить себя иными людьми, ревнуя к каждому, кто хоть в чем-то его превосходит. Кровь кругом, страх по всей Москве, по всей Руси матушке. Там-
