– Ничего, ничего, Мария Юрьевна. Говорите спокойно. Все, что хотите сказать. Излагайте свое дело и будьте уверены – оно будет разрешено быстро и самым наилучшим для вас образом.
– Спасибо, ваше величество, – поблагодарив, посетительница откашлялась и, наконец, перешла к делу: – Когда я выходила замуж за князя Андрея, я полагала, что этот опальный русский вельможа – образованный и воспитанный человек. Однако, увы, все оказалось вовсе не так! Отнюдь!
Из уважения к происхождению монарха, княжна говорила по-немецки – не всегда правильно, но довольно бегло, временами сбиваясь на польскую речь, которою король уже понимал, но говорил еще плоховато – мешали многочисленные шипящие.
– Он оказался тираном, мой муж. Тираном и подлецом. Скажу прямо: я хочу с ним развестись, ваше величество.
– Так кто ж вам мешает? – удивился король. – Хотите разводиться – пожалуйста. Я лично попрошу за вас кардинала Родриго.
– Тут дело вот еще в чем, – Мария Юрьевна покусала губу. – Выходя замуж за князя Андрея, я – по его настоянию – перешла в православие. Он сказал, что так будет лучше для нашей любви! О, если б я тогда знала!
– С православием сложней, – честно признался Магнус. – Хотя и тут договоримся. Надо только предоставить доказательства… гм… тиранства и… аморального поведения князя.
– Таковых много, – посетительница задумчиво посмотрела в стену. – Только свидетели-то по большей части – дворня. Кто ж им поверит? Да и вообще, я бы не хотела никакого судебного разбирательства. По-тихому бы все…
Княжна тяжко вздохнула, и ее можно было понять.
Идя навстречу Марии Юрьевне, Магнус вызвал князя Курбского к себе, точнее сказать пригласил, ибо именно так именитый перебежчик и воспринял королевский вызов. Князь выехал в Краков с самой помпезной свитою, с дворней, и каждый в его имении знал – сам король пригласил светлейшего Андрея Михайловича, дабы испросить у него совета в ливонских и московских делах!
Между тем уже и все суды волынского воеводства, и королевский суд были завалены жалобами на княжеский произвол. Андрей Михайлович и впрямь вел себя так, как привык в своем московском имении, и краев не видел вовсе! Ладно, с супругой – тут уж князь сдерживался, все ж таки та была знатного польского рода. Но что касается всех остальных, всяких там встречных-поперечных… Да и что говорить-то? Ну, приказал высечь заезжего купчишку – больно уж тот оказался нахален. И что? Ну, накатал купчишка жалобы – так за эту жалобу ему еще б плетей! На кого жаловаться посмел, подлая морда! Кто он, пес худой, и кто – Андрей Михайлович Курбский! Светлейший князь, а ныне – ясновельможный пан!
Да еще дело – пару холопей в имении своем до смерти зашиб да пошалил с девками, те потом и утопились, дуры! Ну, дуры же – дуры и есть. Это уж вообще его, князя, личное дело! И холопы, и девки дворовые – это и не люди вовсе, а так, имущество. Его, между прочим, имущество – Андрея Михайловича, князюшки!
Принимали гостя (или уж если точней – подозреваемого) в малом зале королевского вавельского дворца, куда князь Андрей, ничтоже сумняшеся, явился как в свою вотчину, даже кланяться особо не стал, так, кивнул слегка да процедил что-то сквозь зубы. Подчеркивал, гадина, что он, как ни крути, Рюрикович.
Все, что сказал ему Магнус по поводу прав человека, отмене личной зависимости крестьян и прочих привилеев, князь пропустил мимо ушей, будто не слышал.
Уже начинающий лысеть, с длинной редкой бородкою, предатель бил себя кулаком в грудь:
– Я ж князь! А ты, вашество, меня за моих же холопей попрекаешь?! А насчет супруги моей – так это и вовсе наше дело.
Утомил! Надменностью своей дурацкой, тупостью непробиваемой – утомил.
– Арестовать! – устало махнул рукой король. – И до судебного разбирательства – в одиночку. Кормить – с моего стола.
– Как арестовать?! – с князем, казалось, вот-вот случится удар. – Да как вы… как вы смеете к особе моей прикасаться! Я – Рюрика потомок и…
– Да ты заткнешься наконец, пес худой?! – королеву Машу Старицкую в гневе побаивался и сам король. А нынче Марьюшка разгневалась, ибо тупой черт Курбский мог достать любого. Тем более – слабую беременную женщину.
– Сказано – под арест, так ну, пшел, живо! – проворно спрыгнув с трона, Машенька с разбега хватанула ногой промеж ног Курбского, от чего князь непроизвольно вскрикнул, схватился за причинное место и, согнувшись, выпучил глаза.
– Ты тут что, один Рюрикович?! – сжав кулаки, не успокаивалась королева. – А меня забыл, псинище? Еще как посмотреть, кто тут из нас познатнее! Ишь, разорался, козлище! Я – Мария Старицкая, забыл?! В былые-то времена на одном поле б с тобой не присела, а тут… А ну – под арест, живо, а то как сейчас двину! Ног не унесешь!
Синие очи юной княжны метали молнии, а слова не расходились с делом. Сказала – двину, и двинула кулаком князю под дых. Присутствующие при сем придворные затаили дыхание и жестами откровенно поддерживали Машу. Предателей и вообще-то нигде особо не жаловали, а уж такого-то тупого и надменного черта, как Курбский, так и подавно! Ишь ты, Рюрикович выискался.
Магнус все же рискнул, оттащил Машеньку за руку – иначе б та избила старого дурня в кровь, и между прочим – поделом бы!
Едва Курбского увели (вернее, он сам ретировался вместе с конвоирами, испуганно оглядываясь на не на шутку разбушевавшуюся королеву), как придворные наградили Марию целым шквалом аплодисментов! В Польше и своих-то магнатов за их надменный гонор не жаловали, а тут еще и чужой, к тому
