– О, скоро уже.
– Ага. А взлетели ночью. Дирижабль – наш, имперский, поэтому летает без сбоев. Тебя на носилках занесли. Я извелась вся, но доктор кое-как успокоил. Сказал – все нормально, ты просто спишь. Здоровая, говорит, реакция, волноваться не надо…
Генрих порадовался, что спал под защитой имперских рун и снова сохранил память. Да и вообще самочувствие было вполне приличным.
– Пойдем на палубу, – предложил он, – посмотрим с высоты на Белую реку. Когда еще доведется?
– Там же мороз! – возразила Ольга жалобным голосом.
– Ну ты посиди тогда, я один схожу.
Она надулась, слезла с тахты и принялась натягивать сапоги. Потом заглянула в зеркало, поправила платье. Генрих подумал, что история и впрямь имеет чудовищную инерцию. Подолы, во всяком случае, в новом мире укоротились никак не меньше, чем в старом.
Он полез в шкаф и вместо полушубка с разодранным рукавом обнаружил свое пальто, которому полагалось бы висеть дома.
– Это я их заставила, – похвасталась Ольга. – Послали шофера к тебе домой. Вещи кое-какие собрали, вон саквояж стоит. Ну и паспорт заодно привезли.
– Что б я без тебя делал? – риторически спросил Генрих, помогая ей надеть шубку.
– То-то же.
На тесной палубе было ветрено и безлюдно. Небо оказалось на удивление чистым. Все тучи остались далеко за кормой, штурмуя столицу Девятиморья. Впереди по курсу сверкало солнце в морозной дымке.
– Ну вот, – сказал Генрих, – теперь и меня сослали. А вернуться уже нельзя.
– Не грусти, – попросила Ольга, зябко прижимаясь к нему. – У нас в империи хорошо. Ты там не пропадешь, с твоим-то уровнем дара.
– Знаю. Но Девятиморье – моя страна. Стеклянный тут век или Железный – не важно. Если б можно было остаться, не уехал бы ни за что. Все из-за этой Сельмы…
– А я вот не буду ее ругать. Без нее мы бы с тобой не встретились.
– Это да, – согласился Генрих.
– Что ты ей сказал напоследок? В парке? Ну, перед тем как…
– У меня была заготовлена коронная фраза. Что-то вроде: «Запомни, ведьма! На каждую волну найдется свой волнолом!» Но как-то не пришлось к слову.
Внизу проплывали запорошенные поля. На этом фоне Генрих не разглядел бы пограничную реку, тоже занесенную снегом, но помогло чернильное зрение. Казалось, под белым ковром уснул исполинский змей с мерцающей шкурой. Он был уже совсем близко.
– О чем задумался? – спросила Генриха Ольга.
– Так. Развязка вроде бы наступила, точка поставлена, но я до сих пор не знаю,
– Наплюй и забудь. Теперь-то какая разница?
– Не могу. Ты же знаешь, какой я нудный.
Генрих стоял у перил, обняв дрожащую Ольгу, и смотрел на Белую реку, но мысли его никак не желали покинуть запыленную деревеньку, где у развилки приткнулся домик с синими ставнями.
Эпилог
Зной придавил округу, как чугунная крышка, но огород у домика на отшибе дышал прохладой, будто над ним, тайком от всей остальной деревни, только что прошел дождь. Яна, присев на корточки, возилась на грядке с тыквами.
Старуха, поглядев из окна на внучку, прошаркала в угол, налила себе воды из кувшина. Выпила не спеша, со вздохом опустилась на лавку. Мысли текли лениво, совершая привычный круг.
Хорошая девка выросла. Красивая, прилежная, добрая. Премудрости ведовские освоила. Силу копит, но без избытка. В самый раз, чтобы жить спокойно. Чтобы не вышло так, как у бабки с мамкой, у которых дар через край плескал, а счастья женского не досталось.
Парни на Яну заглядываются, оно и понятно. Пора уже, девка в самом соку. Найдет к кому прислониться. Лишь бы не попался какой-нибудь козел городской без совести. А то ведь задурит девчонке голову, словами хитрыми одурманит. Она-то хоть и умненькая, да наивная совсем, как ребенок…
Старая знахарка, вздрогнув, подняла голову и прислушалась. Ей почудилось прикосновение чужой силы. Воздух в комнате колыхнулся, к аромату сушеных трав примешался медовый запах, и чей-то далекий шепот зазвучал в голове:
«Он едет. Заберет Яну».
Старуха нахмурилась, тряхнула седыми космами, но голос не исчезал:
