оказался сегодня с ней. Вам не кажется это странным?
– Он стрелял в нее. Один из слуг видел все из окна, вы же слышали показания.
– Стрелял или нет – но в дом они вошли вместе. При этом фон Рау не счел нужным предупредить вас заранее. При всем уважении, это выставляет Департамент контроля светописи в несколько невыгодном свете, извините за каламбур.
– Вы правы, – сказал генерал устало. – Подозреваю, скоро у «тройки» будет другой начальник. А мне укажут на дверь в связи со служебным несоответствием. Что же касается Генриха… Вы просто его не знали. Он не предатель. Раз он пришел к Сельме – значит, был убежден, что это единственно верный путь.
– Который, однако, завел в тупик.
– Что ж, Генрих заплатил за свою ошибку. Жизнь – достойная плата, не так ли, коллега Клемм?
По всей округе выли собаки.
Генриху показалось, что чудовищный порыв ветра поднял его в воздух и швырнул как пушинку. Свет перед глазами померк, а в следующее мгновение его с силой вдавило в кресло, неведомо как возникшее за спиной.
С трудом отдышавшись, он огляделся. Следовало признать, «переносчик» сработал безукоризненно – доставил клиента прямо домой, да еще и выбрал в квартире место, где тот чувствовал себя наиболее уверенно и привычно.
Генрих сидел за столом в собственном кабинете. В доме царила гулкая тишина. Свет фонаря с ближайшего перекрестка, процеженный сквозь сплетение веток, неуверенно сочился в окно и ложился на стену искаженным прямоугольником.
Встать удалось не с первой попытки – голова закружилась, и накатила слабость. Ошейник хоть и исчез при расставании с Сельмой, но перед этим отнял слишком много сил. Да и перенос явно не добавил здоровья.
Пот катил градом. Выбравшись все же из-за стола и покачиваясь на ватных ногах, Генрих содрал с себя верхнюю одежду, пиджак, жилетку. Зажег лампу, достал записную книжку, нашел домашний номер библиотекарши. Прижал к уху телефонную трубку.
Никто ему не ответил.
«Только без паники», – приказал он себе. Анны нет дома? Это еще ничего не значит – может, всей семьей уехали в гости. Сельма до них еще не добралась – просто физически не могла. Сейчас «фаворитка» где-то у себя в логове. И, будем надеяться, чувствует себя не лучше, чем Генрих. Вряд ли она, пожертвовав отдыхом, немедленно побежит выполнять угрозы – не настолько он для нее важен.
Но ему-то что теперь предпринять? Снова ехать в столицу, разыскивать Анну? Вечерний поезд уже ушел, но дело даже не в этом. Проклятая слабость не отступает, становится только хуже. Как бы не грохнуться в обморок, едва ступив за порог.
Позвонить в контору дежурному? Сказать – не волнуйтесь, дескать, я жив-здоров. Ага, и прямиком на допрос, а потом, глядишь, и в камеру за самоуправство. Нет, спасибо, обойдемся без этого. В ближайшее время его здесь, дома, искать не будут – в голову не придет. «Переносчик» считается мифом, в этом Сельма права. Сейчас все, наверное, заняты тем, что обшаривают особняк хрониста и прилегающие кварталы. Надо использовать это время, отлежаться, а завтра прямо с утра…
А что, собственно, «с утра»?
Положим, он найдет Анну. И, положим, она сразу ему поверит. Где ее спрятать, чтобы Сельма не добралась? Просить помощи у конторы? Толку от этой помощи…
Расхристанный, потный, тяжело дышащий – Генрих опустился на пол и привалился спиной к массивной тумбе стола. Минуты текли, а он все никак не мог признаться себе, что решение на самом деле только одно. Очень простое, лежащее на поверхности, но от этого не менее страшное.
Веки слипались, наваливалась душная дрема. И, как наяву, донесся яростный шепот Сельмы: «Я накажу тебя и кое-что отберу. Например, твою куколку с невинными глазками…»
Генрих вскинулся, тараща глаза. Сжал зубы и начал медленно подниматься.
Держась за крышку, обошел стол и выдвинул тот же ящик, из которого недавно доставал револьвер. Видно, такой уж сегодня день – из забвения возвращаются вещи, которые Генрих надеялся больше никогда не использовать.
Он опустился в кресло и поставил перед собой самшитовую шкатулку. Долго разглядывал ее – желтую, цвета засахаренного меда, продолговатую и длинную, как пенал, с искусной резьбой на крышке.
Открыл.
Внутри, на бархатной бордовой подложке, покоился нож с тонким и острым, как у скальпеля, лезвием. На металле была видна гравировка – с десяток коротких параллельных штрихов, прибежище чернильного света.
Взял нож и проковылял в ванную.
Встал перед зеркалом.
Двойник в отражении глядел на него хмуро и с подозрением.
«Дурак, – сказал ему Генрих мысленно. – Сегодня ты разозлил колдунью. Думал перехитрить ее? Хрен тебе. Она по своим возможностям стоит на
