Предмет ссоры с государем, повлекшей мою опалу, не составлял тайны — да и как удержать солдата, чтоб не рассказал приятелю? Через три дня историю знала вся гвардия, через неделю — весь Петербург. Передавали из уст в уста с украшениями, с пиитическими вольностями в духе народных сказок: персонаж, сотворенный народной молвой, мало походил на оригинал. Он, скорее, отвечал извечной крестьянской мечте иметь защитника от "злых бояр" у царского трона. Сия химера причиняла много неудобств. Из самых безнадежных дыр земли русской потянулись ко мне просители. Такое порой рассказывали — спаси Христос! И чем я мог им помочь? Превратить свое сердце в ночной горшок для слива народного горя? Притомившись объяснять, что потерял всякий вес в государстве, разыскал отставного подьячего-крючкотвора и назначил ему от себя жалованье за то, чтобы служил путеводителем крестьян по кругам канцелярского ада. Как ни странно, он принял службу с охотой: вероятно, рассчитывал перед смертью искупить грехи, не потратив на подкуп небесного воинства ни алтына — наоборот, еще заработав на добрых делах.
Этим и ограничилась помощь. Ни в коем случае не стоило идти на поводу у мужиков, навязывающих мне должность заступника. Не стоило хотя бы затем, что сие угрожало сделать графа Читтанова центром кристаллизации общего недовольства — а недовольных Петром было достаточно во всех сословиях. Наивно думать, что подобная конспирация могла ускользнуть от взгляда Тайной канцелярии.
Если б я мог немедля распрощаться с этой печальной страной — то непременно так бы и сделал. Но начинать в Европе с нуля, на пустом месте? Года не те. Пока достигнешь нужных степеней богатства, жизнь кончится. Надо потерпеть несколько лет. Следовать неукоснительно плану — и деньги вскорости, с будущего лета, начнут плавно перетекать в Англию. Точнее — в Уэльс, на берег Бристольского залива, где пора начинать плести третий узел гигантской сети для уловления золота, наряду с Приладожьем и Уралом. Лондон не годится: там пришлось бы вступить в соперничество с компанией Кроули — при очевидных преимуществах на стороне любезного друга Джона. К тому же коммерция западного побережья больше ориентирована в сторону Вест-Индии, которая меня как раз и интересует.
Увидит Петр, что не пропаду без его службы! Отнять у Меншикова наворованное и выпереть за границу — на что бы он сгодился? Ну, случись война, может, приняли бы кавалерийским полковником. А по мирному времени — разве только в лакеи, благодаря росту и стати. И то до первой покражи.
Обида на царя отчасти умерялась тем, что мое любимое детище, богородицкую ландмилицию, он разорять не спешил. Полагаю, булавинский бунт ему был памятен — а здесь не какие-то воровские казаки: двадцатитысячный корпус, обученный правильному строю. Стоило хорошенько подумать, прежде чем ущемлять военных поселенцев. Тем более, в Азове не обреталось людей, в достаточной мере облеченных царским доверием. Федор Матвеевич Апраксин давно уже числился правителем губернии лишь номинально, вице-губернатор Колычев был отозван и подозреваем в присвоении семисот тысяч казенных рублей, а сменивший его Петр Измайлов, обер-комендант крепости Осеред, по молодости да неопытности мог и дров наломать.
Понятно, что в таких обстоятельствах надлежало послать ревизора с обширными полномочиями. Только кого? Вельможи высших рангов покидать столицу не любят: возраст к путешествиям не располагает, вдобавок на каждом целый Монблан многоразличных государственных обязанностей, которые не бросишь. Надежные люди из молодых тоже все при деле — да и не так их много, сказать по совести. Первоначально сия комиссия была сказана Ягужинскому — но Павел Иванович уже достаточно завельможничался, чтобы найти способ таковую беду избыть. Потом праздновали победу над Швецией, потом в Персию ходили… Только по возвращении из похода государь вспомнил, что собирался ревизовать сделанное мною на юге, и послал бригадира Александра Румянцева, принадлежащего к самому ближнему его кругу. Мужья царских метресс — почти члены семьи.
Раньше в России был обычай — в знак особой милости царь жаловал боярину шубу со своего плеча. Петр завел новый: стал жаловать б…й с царского, кхм… В общем, амбициозным и небрезгливым офицерам открылись блестящие возможности для карьеры. Справедливости ради, следует заметить, что девки все были отменные: крепкого телосложения и бойкого нрава. У Петра в этом смысле здоровый, не испорченный цивилизацией, вкус.
Волокита с ревизией сыграла в мою пользу. Когда Александр Иванович приехал на линию, тучи с турецкой стороны сгустились такие, что возвращать воинских людей в холопство не решился бы и самый алчный помещик. А ведь всего за полгода многие думали, что Персия как спелый плод свалится прямо в руки! Князь Борис Куракин писал царю из Гааги: "…великая слава имени вашего еще превзошла в высший тот градус, что никоторому монарху чрез многие секули могли приписать. Правда же желюзия не убавляется от многих потенций, но паче умножается о великой потенции Вашего Величества; но что могут делать? Токмо пациенцию иметь".
Переломным пунктом стало убиение князя Александра Бековича Черкасского. Сей крещеный кабардинский княжич, из аманатов, воспитанный наравне с родными детьми в семье Голицыных, был одно время вице-губернатором казанским, а потом возглавил новосозданную Астраханскую губернию. Главная должность его состояла в укреплении русского влияния по обе стороны Каспийского моря — здесь он добыл для царя немалые авантажи. Сразу по окончании турецкой войны Петр поручил Александру Бековичу войти в коммуникацию с Хивой, и только набег Бахты-Гирея, вкупе с открывшейся среди калмыков шатостью, заставил отложить до лучшего времени безумный поход. Уняли ногаев и калмыков — начались междоусобия в Кабарде. Можно спорить, насколько уместно было применять русские войска для истребления кровников рода Бекмурзиных — но имейте в виду, что князь совершенно потерял бы уважение соплеменников, если б не вмешался в пользу родни. О подданстве кабардинцев пришлось бы забыть.
Пока Черкасский приводил родину предков под царскую руку, в Хиву через пустыню отправился подполковник Франкенбек — и сгинул со всем отрядом. Сведения о его гибели крайне разноречивы: известно, что отрезанную голову бедного немца хан Ширгазы послал Абул-Фейзу бухарскому, хвастаясь, что одолел "франкского бека"; но отделена она от живого подполковника, или же от хладного трупа — остается спорным. Один казак, бежавший
