императора.
— Кстати, вы знаете, что вызваны из Персии по настоятельной просьбе цесарского посла? Ваш добрый гений в Вене…
— Добрый гений, к тому же принц? Знаю такого!
— Сей благородный муж высокого мнения о вас.
— Спаси Господь, что утешили в печали. Я уж думал, в Петербурге одного Ибрагим-пашу теперь слушают.
Бывший вице-канцлер искренне рассмеялся. Когда-то он покровительствовал Остерману, теперь тот на версту не подпускал прежнего начальника к иностранным делам. Лукавые глаза остановились на мне с коммерц-коллежским прищуром:
— Александр Иванович, а что вы думаете о китах?
Неожиданный перескок беседы на водяных монстров не вышиб меня из колеи.
— О китах? Полезные чудища! Однако в европейских водах истребленные еще в прошлом веке. Сейчас их добывают у берегов Гренландии либо Америки, но и там природа скудеет. Посему в грядущие прибытки порученной вам компании не верю.
Прищур стал еще лукавей:
— К великому сожалению, я тоже. Но просто так ее бросить не позволят: корабли строены, причалы, амбары… Люди учены. Всё по замыслам блаженной памяти государя Петра Алексеевича. А спросят за неудачу с кого?
— Понимаю. И где все это хозяйство?
— Близ Кольского острога.
— Это куда Адиль-Гирея со всей оравой сослали?
— Именно, только поближе к морю. В новой гавани зимою не мерзнет, и ширины залива хватит для выхода при противном ветре. Потом сразу простор на тысячи миль: никаких узостей, проливов и враждебных держав.
— Да, это может быть интересно. Никто не перехватит корабль, не объявит честных моряков контрабандистами либо пиратами. Нет, если очень захотят — поймают. Но ловить придется большим флотом, как испанский серебряный галеон. Не стоит сие таких денег.
— Значит, полагаете возможным с китоловного промысла на восточную торговлю переход учинить?
— Пока не знаю, Петр Павлович. Север мне чужд: я больше юг люблю. Гавань, пока не видел своими глазами, оценить не могу. Плохо, что там зимою черные дни — в контрбаланс белым ночам. И погоды суровые. Мыс Бона Эсперанца надо проходить в мае — значит, выход в феврале. У меня-то мысль была другая касательно ост-индского торга: попробовать извлечь пользу из союза с цесарем. Несравненно легче пристроиться к готовому делу, чем создавать свое на пустом месте.
— Имеете в виду вашу брюссельскую компанию?
— Остендскую. Суда из Остенде ходят, хотя контора действительно в Брюсселе. Остенде — ровно посередине между Амстердамом и Лондоном, в сердце европейских коммерций. А Кола где? У черта на рогах, в Лапландии! Бр-р-р… Подумать холодно! Еще, слышал, покойный государь капитана Беринга в ледовитые моря послал пути разведывать. Это по-нашенски: если в Индию, то непременно через Северный полюс! Есть иные, более практичные способы. Сделать компанию совместной, увеличить капитал выпуском дополнительных акций… Конечно, все зависит от исхода предстоящей войны, но предложения союзнику лучше делать до начала оной. Цесарский посол граф Рабутин — что за фигура? Способен толковать о коммерции?
— Скорее придворный, нежели негоциант; но человек отменно умный и ловкий, годный к переговорам о чем угодно. Год, как приехал — и сразу получил громадное влияние. После акцессии нашей к Венскому альянсу превратился в фигуру, равноценную князю Александру Даниловичу или герцогу Карлу-Фридриху. Любит и умеет действовать через женщин. Моя Марфуша оказала ему немалые услуги и вправе попросить об ответных. Впрочем, полагаю, что в части переустройства компании решать будет не он.
— Да, конечно. Но донести наши пропозиции до союзной стороны и правильно представить оные — тоже немало. Буду вам очень обязан за рекомендательное письмо к княгине.
Марфуша — это княгиня Марфа Петровна Долгорукова, в девичестве Шафирова. Единственный сын Петра Павловича вырос шалопаем, зато пятерых дочерей экс-вице-канцлер выдал за женихов из лучших фамилий, обретя через них сильные связи со старинной знатью. В сравнении с европейской аристократией, русская имеет очень мало предрассудков по матримониальной части и смотрит, во-первых, на приближение к трону, во-вторых, на богатство, в-третьих, на религию. А кто ты по крови: татарин, еврей или арап — во внимание не принимается. В Англии либо Испании подобное просто немыслимо, и даже вольнодумные французы так далеко не идут.
Мы проговорили далеко заполночь, а когда, наконец, я с наслаждением растянулся на пыльной перине и сомкнул вежды, бесцеремонный стук в ворота спугнул благодетельный сон.
Беготня слуг, испуганный хозяин в колпаке и ночной рубашке — а там уже ногами лупят, кричат: "открывайте!". Кто смеет ломиться посреди ночи в дом президента коллегии, хотя и полуопального? Для разбойников — слишком нагло, те посмирней будут. Со стороны властей подобное обращение значит беду. По чью душу: мою или Шафирова?!
