для живущей впроголодь страны, и окупятся ли они хоть когда-нибудь, тоже никто не скажет. Было время, могольская империя граничила с Бухарой. Индийцы ходили войной на бухарские земли. Пушки возили на слонах. Теперь бунтующие афганцы отделили Индию от Турана непреодолимой полосой хаоса, и одному лишь Богу по силам этих дикарей утихомирить.
Переночевав на месте печального разочарования, велел поворачивать обратно. Вернувшись к берегу моря, приказал изыскания окончить и сократить гарнизон до численности, подобающей небольшому посту для коммерции с местными народами. Полковника в должности коменданта сменил поручик. Верблюдов продали караванщикам, а егерей несколькими рейсами галиота перевезли в Баку. Здесь во дворце мои служители готовились к отъезду. Нефтеперегонный куб и человек, способный с ним управляться, перешли в ведение приказчика Персидской компании. Несколько бочек горючего нефтяного спирта и описание новых зажигательных смесей на его основе приготовлены были для подарка Корчмину: пусть знает, что и мы не лыком шиты. Поток черкесских пленников (и пленниц) за зиму иссяк; караван-сарай, служивший им временным пристанищем, стоял пустой. Ну, что там еще осталось?! Только дождаться Румянцева из Тавриза, где он дискутирует о границах с турецким пашой. Странно: чуть не все офицеры и генералы наши мечтают вырваться отсюда и были бы счастливы на моем месте; меня же гнетет непонятная печаль. Или это дурное предчувствие? Даже когда отставили от командования, не было так погано на душе.
Возможно, сие зависит от согласия между тем, что ты делаешь — и тем, что считаешь нужным делать. В Персии я имел достаточно свободы, чтобы сделать неразумную войну, губительную для солдат и разорительную для казны, менее неразумной и менее губительной. Всего, чего хотел, не добился: гилянские полки за год моего начальствования потеряли четверть состава умершими от лихорадок; но ведь раньше ежегодные потери в них превышали половину! Между прочим, в английской Ост-Индской компании для пребывающих в Бенгалии матросов смертность от двадцати до тридцати на сотню считают обычной; а торговые матросы содержатся богаче и лучше солдат. Умиротворение завоеванных провинций делает успехи. Истинный враг указан. Пусть меня отстранили по интригам злопыхателей, но принцип войны чужими руками для истощения Оттоманской Порты воспринят Долгоруковым и будет в меру возможности проводиться. А что ждет на севере? Баталии за Шлезвиг? Совсем не уверен, что смогу сохранить дурацкое послушно-благожелательное выражение лица: последний раз посетив царские покои еще при государе Петре Алексеевиче, за три с лишним года сильно одичал. Не уста, так глаза правду скажут. С глубоким сомнением в будущей судьбе сдавал я дела прибывшему в Баку генерал-майору.
Из Персии принято ездить морем и Волгою до Царицына, потом степью напрямик. Сменив медлительную речную барку на карету, попрощался с верным Франческо: его путь через Азов и Константинополь в Венецию. А мне скакать днем и ночью: по-генеральски, на сменных лошадях. Пятьсот верст до Тамбова, там отдых — и еще столько до Москвы. И еще семьсот до Петербурга. Однако приморская жизнь настолько изнежила мою задницу и отучила от русских дорог, что я приехал в Первопрестольную скрюченным калекой. Поясница просто отламывалась. Отписавшись в коллегию с должными извинениями (пускай Темнейший немного подождет), визитировал губернатора Плещеева и графа Мусина-Пушкина (как столетний старец, под ручки поддерживаемый денщиками), а потом поехал к Шафирову. У барона в Москве свое подворье: не на постоялом же дворе ночевать! Старый приятель рад был предоставить мне кров. Он тоже выглядел больным и, пожалуй, не ложно отговаривался нездоровьем от поездки в Архангельск: одышка и сердцебиение мучили из-за чрезмерной полноты, служебные невзгоды наложили печать на жизнерадостный прежде характер; только изобретательный ум, присущий еврейскому племени, оставался подвижным и гибким.
— Душевно рад вас видеть, любезнейший Александр Иванович, если не в добром здравии, то хотя бы живым. По нынешним временам, и это благо!
— Да уж, чуть зазеваешься — мигом на пироги пустят. В начинку покрошат, яко пса. Взаимно рад, Петр Павлович! Готов доложить вам, как главе российской коммерции и своему компаньону, наблюдения и соображения, привезенные из Персии. Только чуть отдохну с дороги. Вас не затруднит баньку приказать?
— Уже распорядился. А поясницу одна прачка из моих дворовых так разминать умеет, что мигом вас распрямим! Или помоложе девок послать попарить?
— Боже упаси. Мне все тело надо распрямить, а не отдельные части.
В глазах президента на мгновение мелькнула тень прежней веселости:
— Вы, Александр Иванович, после того, как с персияночками знались, на здешних красавиц, небось, смотреть не захотите?
— Даже и на персияночек не тянет. Совсем служба замучила! За десять суток одну только ночь в постели провел, остальные в карете. А мне ведь не двадцать лет, для таких приключений.
Впрочем, после баньки немного полегчало. За обильным и вкусным ужином (Петр Павлович, надо признать, был гурманом и повара держал отменного) я ощутил в себе достаточно сил для ответа на молчаливый вопрос во взгляде гостеприимного хозяина: "ну как там, в Персии?"
— В Персии смута. Здесь тоже такое бывало. Для процветания державы нужен постоянный приток свежей крови во все члены государственного организма, более всего — в голову. Иначе аристократия вырождается и загнивает. Тогда обновление все-таки происходит, но более мучительным способом.
— Значит, вы предложили бы шаху Тахмаспу для спасения государства приближать достойных людей из черни?
