миллионов, ежели в рубли перевести, из казны улетело; под сотню тысяч воинов потерял; а на возобновление крымских фортеций или постройку кораблей, взамен тех, кои мы с Матвеем Христофорычем утопили, третий год ни гроша не отпущено. Если так дальше пойдет, решительного перевеса над неприятелем добиться вполне возможно.
— Погоди-ка, граф. Так ты уже о будущей войне с турками думаешь?!
— Конечно! О ней и надо думать! Хорошую войну готовят долго, а заканчивают быстро. Плохую — наоборот. Или мнишь нынешний мир с султаном действительно вечным?
Последний вопрос, конечно, был риторическим. Опытный государственный муж, Долгоруков отличался редким здравомыслием и в длительность мира не верил. Впрочем, задумываться о делах, кои не поручали, был (в отличие от меня) тоже не склонен. Честолюбие, укрощенное возрастом и царской опалой, не побуждало его к авантюрам. Он по достоинству оценил стратегию косвенных действий на истощение турецких сил: экономная рациональность замысла отвечала сдержанному характеру князя. Пожалуй, я мог не опасаться за свои начинания.
Что ж, на мое место, по крайней мере, назначили достойного. Ругаться с ним ради скорого отъезда в столицу неохота: что я позабыл в этом змеином гнезде?! А здесь смиренно ожидают внимания несколько прожектов, отложенных за недосугом. По недолгом размышлении, согласился остаться на зиму в помощниках, взяв на себя начальствие в русской части Ширвана: от Дербента до Сальян, с резиденцией в Баку. Больших трудов сия должность не обещала. С обычными обязанностями полковники сами справлялись, а служить пугалом для казикумухского хана — занятие, знаете ли, необременительное.
Свободное время мне как раз требовалось. Поэтому, вопреки уговорам Долгорукова, я решительно отказался от заведования комиссариатскими делами. Надоело на тривиальный вопрос: "куда делись казенные деньги?" находить столь же унылые ответы. Гораздо больше вдохновляла воображение географическая загадка о старом русле реки Аму, будто бы в давние времена впадавшей в Каспийское море. Рагузинец Флорио Беневени, несколько лет пробывший послом в Бухаре и прошлым летом вернувшийся в Россию, уверял со слов туземных обитателей, что подлинно впадала. Только не вся. Река будто бы разветвлялась близ города Эски-Ургенч на два рукава; половина воды текла на север к Аралу, другая — на запад к Каспию. По тем же сказаниям, каспийское русло обмелело и высохло двести сорок лет тому назад. Сгинувший в хивинском походе подполковник Франкенбек явственно доказал, как надежно защищает ханство пустыня; посему я не планировал ничего большего, чем глубокая разведка легкими силами.
Еще по весне были закуплены верблюды, и конноегерский эскадрон Казанского полка, пересев на сих скотов, приступил к экзерцициям. За несколько месяцев родился новый, непривычный для европейских армий, вид кавалерии. Для парадов он пока не годился. Зато для дальних походов через безводные степи — вполне. Двести всадников с новоманерными винтовками представляют в сих краях внушающую почтение силу, потому как закаспийские кочевые народы, вопреки наружной воинственности, малодушны и потерь не выносят. Каждый бережет свою жизнь: при столкновении многотысячных толп десяток-другой убитых обращает всю массу в бегство.
С дозволения генерал-аншефа, я возобновил Красноводское укрепление, снабдил оное гарнизоном и необходимыми припасами: фуражом, провиантом, топливом и водой. Комендантом назначил драгунского полковника Иоганна Пица. Верблюжий эскадрон тоже перевез через море, невзирая на отчаянное сопротивление животных. Под прикрытием егерей двое геодезистов и несколько офицеров квартирмейстерской службы приступили к детальной картографической съемке долины, в коей предполагали видеть бывшее устье высохшей реки.
Наступившая осень с частыми штормами делала сообщение с этим пунктом не вполне регулярным — но, в конце концов, от Баку, где располагался мой штаб, до Красноводского залива всего лишь триста верст: менее двух суток пути при благоприятном ветре. А непогода здесь редко свирепствует больше недели, так что сей отряд не чувствовал себя отрезанным от главных сил. Сам же я, проинспектировав войска и отдав необходимые распоряжения, предался занятию, которое влекло меня, как обжору пиршественный стол.
В старом дворце наиба великое множество всяческих каморок и клетушек непонятного назначения. Потеснив натащенный денщиками хлам, в одной из них вызванные из Тайболы ученики и подмастерья сложили круглую печь с вмурованной медной ретортой, размером в небольшую бочку. Соседнее помещение пустили под бурдюки с нефтью. Дело в том, что меня давно (собственно говоря, с детства) интересовала рецептура греческого огня. Василий Корчмин хвастался, что его зажигательные смеси на основе скипидара будут посильней, чем у греков — хм, пробовал я этот скипидар против берберийских пиратов… Не скажу, чтоб сильно понравилось. Вдруг с нефтью получится утереть нос Василию? Артиллерийская наука дает много простора пытливому уму, и в сей области между мною, Брюсом и Корчминым от века существует незлая ревность, некий род присущего инженерам и естествоиспытателям соперничества: кто кого превзойдет.
Нефти в Баку много. Тысячи пудов вычерпывают добытчики из колодцев, где вместо воды колышется, тускло поблескивая, густая темная жидкость. Большей частью темная — но бывает и светлая, которую называют белой. Такая дороже впятеро из-за редкости. Ту и другую разливают в бурдюки из овечьих шкур и развозят на продажу по всей Персии, как незаменимое средство для лечения парши у верблюдов. Здесь, в месте добычи, ей находится и другое употребление: за недостатком древесного топлива, в очагах пылают облитые "земляным маслом" камни. Царь Петр пытался развернуть торговлю сим редким товаром в Амстердаме; по его указу русскому торговому агенту послали три бочки. Но спроса голландцы не выказали — видно, применения не нашли.
Ну и Бог с ними, с голландцами. Как сказал, узнав о сей незадаче, один торговец-персиянин — "пусть у них все верблюды запаршивеют, коли не
