Джекаби откашлялся и кивнул, призывая меня оглядеться. В камере позади него проснулся наш опьяненный сосед в красных подтяжках и угрюмо ковырялся в куске торта. Время от времени он всхлипывал, вытирая нос о рукав. Слезы оставляли чистые дорожки на его грязных щеках. Я обернулась. За столом полный полисмен вытер глаза платком, а затем, облокотившись на локти, поднял руки, чтобы закрыть свои уши.
Они слышали плач банши. Каждый из них.
Глава Двадцать Вторая
— Мы должны предупредить их! — я повернулась к Джекаби, который выглядел удивительно собранным для человека, выяснившего, что городу грозит массовая резня.
— Вы слышите этот стон и знаете, что вам грозит уничтожение. Помогло ли вам это знание?
Я нахмурилась, но вынуждена была признать его правоту. Не знаю, сколько времени я уже потеряла, уступив ритму воплей. Не замечать их было проще, когда они были лишь смутным ощущением на границе сознания, едва уловимым дуновением печали. Но знание об их настоящем значении давило на меня своим весом. Я погибну сегодня, но что еще хуже, я потрачу последние минуты на мысли, что погибну сегодня.
— Счастье в неведении, так ведь?
— Не совсем. Счастье в блаженстве, а неведение — анестетик. И в свете грядущего, это лучшее, на что мы можем надеяться для своих обреченных знакомых.
Вопли банши все больше отделялись от ветра и дождя. Буря ослабевала. Вместо идущего стеной дождя небольшие всплески ударили в небольшое зарешеченное окно. Скорбный плач напротив же — набирал силу, становясь невыносимым. Я только подошла к окну, когда еще одна волна печали поглотила меня. Глаза закрылись, ноги подкосились, и я рухнула на пол. Закрывая руками уши, я заставила себя открыть глаза и выглянуть наружу.
В приглушенном звуке с отголосками последнего вопля, пульсирующими в голове, я постаралась сориентироваться. В дальней камере, свернувшись в позе эмбриона, слабо покачивался мужчина. Джекаби кричал что-то о своем камертоне, лежащем на столе офицера. Но полный мужчина ссутулился в кресле, прижимая руки к своей голове. Я попыталась отвести руки от ушей, но тут же была захвачена еще одной волной ужасающего вопля.
Я снова заставила себя открыть глаза, все вокруг немного расплывалось. Джекаби оставил попытки вразумить полисмена и выглядел так, словно простая задача стоять требовала максимальной его концентрации. За исключением вопля банши в голове, вокруг стояла тишина. Песня и крик слились воедино, позволив сконцентрироваться на болезненной красоте мелодии.
В преддверии новой волны в голове появилось несколько последних мыслей, желаний и сожалений. Я сожалела, что не могу увидеть родителей в последний раз и сказать им, как сильно люблю их. Я представила маму, обнимающую меня, как она всегда делала, когда я была маленькой. Картинка сменилась, и мама превратилась в отца, который с силой прижимал меня к себе. Видение снова сменилось, и предо мной появился прекрасный Чарли Кейн.
