прямиком отправился домой и написал кусок ранее начатого рассказа «Колесо времени». В этом рассказе сорокадевятилетний главный герой Морис Гланвил в молодости отвергает любовь некрасивой, но обаятельной Фанни Нокер, а десятилетиями позже встречает ее на Континенте. Жена Мориса умерла, оставив ему горстку воспоминаний о настоящей любви и дурнушку-дочь.
Сорокадевятилетний Морис видит Фанни (теперь овдовевшую миссис Треджент) и с изумлением понимает, что она – из того редкого разряда красавиц, которые достигают расцвета лишь в зрелом возрасте. И у нее есть сын – блистательный юноша чуть старше некрасивой и заурядной дочери Мориса.
В рассказе сын Фанни разбивает надежды дочери Мориса, как некогда тот разбил надежды его матери, отказываясь на ней жениться, хотя и Морис, и миссис Треджент хотят устроить этот брак. Девушка просто недостаточно для него хороша.
Однако главное потрясение в рассказе наступает, когда до Мориса доходит, что все эти годы Фанни Нокер Треджент тайно его любила и что любовь эта была смыслом ее жизни.
Тогда, в прошлом мае, вернувшись от странно раздраженной Фенимор, Джеймс написал сцену, в которой Морис размышляет о безвестной ему доселе страсти. Открытие наполняет его «удовольствием, которое немногим уступало его изумлению».
Она смирилась и приняла свою участь, но думала о нем каждый день своей жизни. Она взяла на себя обязанности и выполняла их, отринула всякую слабость и преуспела во всех добродетелях, однако скрытое пламя так и не погасло. Его образ всегда стоял перед глазами Фанни; она никогда не отказывала себе в сладостной надежде на новую встречу, и хотя пальцем не шевельнула, чтобы приблизить свидание, судьба ответила на ее молитвы. Женщины способны на такие таинственные чувства, на такую неколебимую верность, и по временам, когда Морис Гланвил об этом думал, сердце его начинало биться учащенно. Он словно понимал теперь, какое чудо преобразило Фанни Нокер – чудо героической покорности, безропотного страдания и побежденного эгоизма. Преображение это произошло не в миг, а за годы служения другим. Она и сейчас жила для других; Морис наконец отчетливо понял, что она жила для него. Время страстей ушло, пора служения – нет.
Джеймс сочинил эту сцену – и опубликовал рассказ, – радуясь тайному (даже для себя самого) сознанию, что пишет о сокровенной страсти Фенимор Вулсон к нему. Год назад он не вполне понимал всю силу их близости, но окончательно прочувствовал ее сейчас.
И внезапно Джеймс ощутил и другое, так что горло перехватило внезапным страхом, – возможно, это все он написал о себе. О собственной невысказанной и даже неведомой потребности – нет, не в любви, не в страсти, не в физической близости, но все равно потребности чрезвычайно сильной, – чтобы Фенимор была рядом, чтобы она избавила его от невыносимого бремени одиночества, окружила почти мужским пониманием и в то же время женским присутствием.
«Господи, – думал Генри Джеймс в то субботнее утро за неделю до своего пятидесятилетия, – мне надо срочно, срочно отсюда выбираться».
Он поедет в Бостон, всыплет Алисин прах в мраморную урну, куда мисс Лоринг сложила остальные ее кремированные останки. Затем отправится домой. Домой в Англию.
В одном сомнений не оставалось: с отъездом Шерлока Холмса вопрос, реальный тот человек или вымышленный персонаж, что превращало Генри Джеймса в вымышленного персонажа второго плана, словно его ввели в повествование, как доктора Ватсона, с единственной целью восхищаться дедуктивными способностями Холмса, – так вот, этот вопрос утратил актуальность. Теперь, когда Холмс уехал по своим неведомым делам, Генри Джеймс вновь стал просто живым человеком из плоти и крови. Хоть и чрезвычайно одаренным.
Раздался быстрый стук в дверь, Джеймс машинально ответил: «Войдите», и в комнату почти вбежала Клара Хэй.
– Гарри, вы непременно должны это увидеть, непременно! – по-девичьи заливисто вскричала она и, двумя руками ухватив его за левую руку, только что не силком выволокла из-за стола.
Ошеломленный писатель покорно дал отвести себя к двери.
– Пальто можно не надевать, Гарри, там тепло, как летом. Да и пройти надо всего несколько шагов. Вы просто должны это увидеть! Нельзя пропустить такое зрелище.
– Какое? – выговорил Джеймс, пока они торопливо спускались по широкой центральной лестнице к парадной двери, которую Бенсон заранее для них распахнул.
– «Летающих Вернетти»!
Толпа, сгрудившаяся на зеленой траве Лафайет-сквер-парка, глазела на большое здание – Клара напомнила Джеймсу, что оно принадлежит Камеронам. В первых рядах толпы писатель различил Лиззи Камерон (но без мужа, Дона, который сейчас, очевидно, находился на службе). Лиззи держала ладонь козырьком, чтобы солнце не мешало смотреть. Джеймс приметил и еще нескольких великосветских соседей Адамса, Хэев и Камеронов, преимущественно женского пола: они собрались в восточной части парка, в то время как люди попроще, включая дворников с метлами, стояли чуть поодаль. Некоторые дамы – в том числе юная Хелен Хэй – держали у глаз театральные бинокли.
И все глядели вверх. Клара указала рукой, и Джеймс, закрывшись ладонью от солнца, поднял глаза и попытался понять, на что все таращатся.
Вот. По самому высокому коньку острой и крутой крыши преувеличенно большими шагами шли мужчина и мальчик, преодолевая опасное расстояние от одного скопления печных труб до другого. У мужчины к спине было привязано что-то вроде колчана, из которого торчали странной формы щетки и
