– Вот именно. А насчет Гарри… я говорил, что он снова поселился у нас? До отъезда из Вашингтона, думаю.
– Нет, – проговорил Адамс упавшим голосом. – Вы мне не говорили.
– Так вот, он перебрался к нам, – сказал Хэй. – И в этот раз все будет просто, без церемоний. Выпьем, распояшемся…
– Распоясанный Генри Джеймс, – пробормотал Адамс. – Мое внутреннее око не в силах этого представить. – Он на несколько секунд замолчал и прочистил горло, прежде чем смог продолжить: – А… мистер Холмс тоже будет?
Хэй то ли не заметил, что у Адамса изменился голос, то ли решил не обращать на это внимания.
– О нет. Холмс исчез. Насколько я слышал, он точно покинул город, а может, даже вернулся в Англию. В любом случае на сегодняшнем обеде его не будет, чему я искренне рад.
– Почему? – спросил Адамс.
– Потому что моя дочь Хелен от него без ума, – буркнул Хэй. – Позавчера пытала меня, сколько сыщики зарабатывают и может ли доход сыщика обеспечить его супруге уровень жизни, к какому привыкла Хелен. Еще спрашивала, часто ли королева Виктория посвящает великих сыщиков в рыцари.
– Боже, – сказал Адамс, – она не могла спрашивать в таких выражениях.
– Могла и спрашивала, – ответил Хэй. – Ах да. Будет Сент-Годенс, но предупредил, что, возможно, уйдет до бренди и сигар – к какой-то жене сенатора, которую увековечивает в граните.
– Она позирует по ночам?
– Всякий раз, как сенатор в отъезде, – сказал Хэй.
– Киплинг, наш дорогой Кларенс Кинг, Сент-Годенс, Кэбот Лодж без Нанни – когда она за столом, он почти не раскрывает рта, но в мужском обществе бывает вполне остроумен – и, разумеется, возможность из первых рядов наблюдать второй раунд схватки между Гарри и Малышом, – произнес Адамс. – Такое я не могу пропустить. Приду.
– Под звон бубенцов?
– У меня и впрямь есть шутовской колпак с бубенчиками. Я принесу его с собой и после четвертой бутылки, возможно, даже надену, – сказал Адамс.
– Приберегите его для юного Теодора… просто на всякий случай.
Оба продолжали посмеиваться еще некоторое время после того, как повесили телефонные трубки.
Грохот выстрела в пятидесяти футах внизу оглушил Джеймса. С парусины на тонких стропилах взмыли в воздух куриные перья. Что-то – видимо, дробь – застучало по брусу, на котором, силясь вытянуться в струнку, лежал литератор. Несколько дробин пробили правый рукав и булавочными уколами впились в руку. Он стиснул зубы, чтобы не закричать.
– Промазали! – заорал один из гангстеров. – А вот гляньте я!
Один за другим раздалось два выстрела – скорее из винтовки, чем из охотничьего дробовика. По меньшей мере одна пуля ударила в брус футах в семи впереди Джеймса. Весь брус содрогнулся, словно дерево под первым мощным ударом топора.
– Убил! – выкрикнул тот же голос.
Толпа взревела.
Джеймс рискнул глянуть вниз.
Почти все, за исключением анархистов, повскакали с мест и, сбившись в кучу, хлопали друг друга по плечу. Границы враждующих банд были позабыты. Гангстер с ружьем держал за хвост большую дохлую крысу и поворачивал ее, принимая славословия преступной когорты.
– ТИШИНА!
Голос Мориарти прозвучал так зычно и повелительно, что Генри Джеймс чуть не свалился с бруса. Толпа тут же умолкла.
– Гроган на следующей неделе посетит всех ваших вожаков и передаст точные инструкции: где вы должны находиться первого мая, какое вооружение надо взять, а какое вам предоставят, где именно предстоит убивать полицию, точное местоположение будущих засад, а также сведения о том, когда анар… простите… социалисты начнут метать бомбы. На сегодня все. Уходите по двое – по трое, возвращайтесь в свои районы и пивные. У полиции не должно быть никаких поводов кого-нибудь остановить, а уж тем более – задержать целую группу. И я велю Лукану Адлеру убить любого, кто настучит в полицию, даже если того возьмут под усиленную охрану.
Судя по наступившей тишине, его слова несколько отрезвили гангстеров. Тот, что с винтовкой, отбросил дохлую крысу. Его товарищи кучками потянулись к выходам – сдвижным воротам в передней и задней стене здания.
Джеймс глянул вниз, ища взглядом Мориарти, но на помосте оставался лишь Гроган – верзила в котелке. Мориарти исчез.
Джеймс лежал на высоком брусе, чувствуя такую боль в каждой мышце и в каждой косточке, что боялся застонать. Анархисты и гангстеры исчезли в уличной темноте – последним, погасив свет, ушел человек, которого называли Гроганом, – а Джеймс все боялся шевельнуться. Левую руку мучительно саднило. Он пролежал так еще примерно час, слушая беготню крыс по стропилам.
Джеймс ждал, что в любую минуту на лестнице раздадутся тяжелые шаги. Панель за собой он закрыл, держа ее за специальную ручку с внутренней
