невероятно тощий. Лицо его почти целиком состояло из носа, грязные лохмы свешивались на глаза, а торчащие передние зубы напомнили Джеймсу о крысе, которую гангстеры выстрелом сбили с потолка.
– Дайте мне пройти, пожалуйста, – сказал Джеймс и двинулся прямо на бородатого с золотым зубом.
Тот шагнул в сторону, но теперь путь Джеймсу преградил второй. Все трое сдвинулись. Джеймс искал глазами полицейского или приличных прохожих, к которым обратиться за помощью, но тщетно.
– Знатные гетры, – проговорил главарь и сплюнул бурую табачную жвачку на левый ботинок Джеймса.
Второй тронул писателя за правый рукав:
– У тебя кровь течет, приятель. Пошли с нами, мы тебя перевяжем.
Джеймс попытался шагнуть влево, но мальчишка и главарь его опередили. Они угрожающе надвигались, и Джеймс, начав было пятиться, осознал, что его теснят в неосвещенный проулок. Он остановился.
Главарь подошел так близко, что на Джеймса пахнуло запахом виски и чеснока. Бандит заскорузлыми пальцами провел по его пиджаку и жилету.
– Гетры, цилиндр, трость с серебряной шишкой – все честь по чести, – заметил бандит. – А часиков-то и нету. Где они?
– По… потерял, – выговорил Джеймс.
– Ах какие мы рассеянные, – произнес второй бандит. – Но уж бумажник-то, верно, не потерялся, а, мистер Гетры?
Джеймс расправил плечи и крепче стиснул трость, хоть и понимал, что не успеет пустить ее в ход.
Что-то острое уткнулось ему в живот. Писатель глянул вниз и увидел, что мальчишка приставил ему к животу нож.
– Джеймс! – раздался знакомый голос с другой стороны улицы.
Трое грабителей и жертва разом повернулись на звук. Джеймсу пришлось подавить смешок – возможно, истерический. По пустой улице к ним быстро приближались два человека, которых он меньше всего ожидал здесь встретить: Теодор Рузвельт (он и окликнул писателя), а с ним Кларенс Кинг, одетый лучше, чем в их с Джеймсом последнюю встречу.
Бородатый главарь, больше шести футов ростом, глянул на Рузвельта (пять футов восемь дюймов) и Кинга (еще двумя меньше) и усмехнулся:
– Спорю на бутылку, у этих двоих часы есть.
– Скоро не будет, – ответил такой же рослый, плечистый и грязный сообщник.
14
Не хуже бейсболиста
Рузвельт и Кинг приближались. Младший грабитель опустил руку с ножом.
– Джеймс! – повторил Рузвельт, сверкая крупнозубой улыбкой и золотым пенсне. Его голубые глаза сияли, словно в радостном предвкушении. – Какая счастливая встреча! Мы с Кингом как раз надеялись вас отыскать… мы идем на обед к Хэю.
Серые глаза Кларенса Кинга смотрели куда холоднее. У Рузвельта трости не было, у Кинга была – изысканная, с набалдашником из природного камня, изогнутого, как птичий клюв. Джеймс видел ее у геолога, когда тот приходил к Хэям.
Двое рослых бандитов переглянулись. Бородатый кивнул. Джеймс предполагал, что они договорились ограбить и избить (возможно, убить) всех трех «фраеров», встреченных на границе Ночного города. Джеймс не знал, были ли они на сборище Мориарти, – впрочем, это не имело значения. Он пытался издали предупредить друзей жестами, чтобы те не приближались, но теперь было поздно. Все шестеро стояли довольно плотным кольцом у входа в неосвещенный проулок.
– Добрый вечер, господа, – сказал молодой Рузвельт бандитам, все так же скаля в улыбке белые зубы. – Спасибо, что проводили нашего друга. Дальше он пойдет с нами.
Двое старших шагнули вбок, отрезая Кингу и Рузвельту путь к отступлению. Тощий юнец придвинулся к Генри Джеймсу и вновь поднял руку с ножом.
Главарь грязными пальцами ощупал жилет на мощной груди Рузвельта и с ухмылкой спросил:
– Там на этой цепочке золотые часики, верно, четырехглазый?
– Разумеется, – спокойно ответил молодой Рузвельт.
– А в кармане бумажник, да?
Теодор еще шире расплылся в улыбке:
– Да. Там он и останется. А вы, трое, идите своей дорогой, и чтоб мы вас больше не видели.
Рослые бандиты разразились смехом, мальчишка омерзительно захихикал.
Главарь шагнул вперед. Второй бандит вытащил короткий нож, почти такой же, как у младшего сообщника, который вновь приставил острие к животу Джеймса.
– Не смей ко мне прикасаться, – сказал Рузвельт бородатому. Тот был дюймов на шесть его выше и фунтов на двадцать тяжелее.
– А что будет, когда я тебя трону, четырехглазый? – Бородач протянул грязную лапу к золотой цепочке на широкой груди Рузвельта.
