– И что стало с гранками? – спросил Хоуэллс.
Клеменс опустил голову и глянул из-под кустистых бровей:
– Мне принялись втолковывать, будто дважды два умственно отсталому, что нашкодивший корректор – безупречно грамотный, выписанный прямиком из Оксфордского университета, и его решения в «Сенчури», цитирую, «священны, окончательны и неотменимы».
Хоуэллс широко улыбался. Джеймс позволил себе чуть-чуть приподнять уголки губ. Холмс сидел, склонив голову набок, и вежливо ждал продолжения.
– Так вы поговорили с этим оксфордским доном, чьи правки «священны, окончательны и неотменимы»? – спросил Хоуэллс. Очевидно, в комических выступлениях Клеменса ему отводилась роль партнера, подающего нужные реплики.
Компания уже покончила с закусками и ждала, когда принесут основные блюда. Клеменс попыхивал сигарой, яростно сдвинув брови, выставив подбородок и подавшись вперед, словно бык, готовый ринуться на тореадора. Он вынул сигару из-под густых седеющих усов:
– Поговорил. В кабинете главного редактора, предупредив того, что, если дойдет до убийства, он будет свидетелем. Вулкан моего гнева извергался так, что опалил всех сотрудников до последнего. Я был Везувием, главный редактор и корректор – Помпеями и Геркуланумом.
– Что вы сказали обвиняемому в преступлении против вашей пунктуации? – спросил Генри Джеймс.
Клеменс перевел яростный взгляд на собрата по профессии:
– Я сказал обоим, что, тысяча чертей, будь их оксфордский гений хоть архангелом с небес, ему не позволено вносить в мою пунктуацию свои блевотные правки. Что я такого не допущу. Что не согласен находиться в одном помещении с листами, в которых наследил этот безмозглый идиот. К тому времени Геркуланум и Помпеи отступили к окну, и я видел, что они готовы выброситься с двенадцатого этажа. Так что я буквально взял архангела за пуговицу и объяснил, что все следует набрать заново, восстановив пунктуацию в точности, какой она была у меня. Затем я пообещал вернуться завтра, то есть сегодня, ровно в полдень, и прочесть очищенные от его испражнений гранки.
Хоуэллс уже смеялся в голос. Джеймс улыбался шире, чем когда-либо на памяти Холмса. Сыщик изобразил легкую улыбку.
Люди за соседними столиками поглядывали в их сторону и перешептывались, видимо обсуждая кудрявого писателя с кубинской сигарой в зубах. Наконец Хоуэллс отсмеялся и спросил:
– Когда вы отплыли из Европы, Сэм? И из какого порта?
– Из Генуи, – ответил Клеменс. – На пароходе «Лан». Он прибыл, как я уже говорил, вчера утром.
– Вы очень быстро добрались до Америки, – заметил Джеймс.
– Капитан сказал, что знает короткий путь. – Клеменс выдохнул густой клуб дыма. – И черт побери, так и оказалось!
Хоуэллс, которого Джеймс знал солидным и основательным, по-прежнему был готов хохотать и подыгрывать Клеменсу.
– Короткий путь через Атлантику! – рассмеялся он. – Не поделитесь ли, что за короткую дорогу выбрал капитан «Лана»?
Клеменс откинулся на стуле и скрестил руки на груди:
– Боюсь, это не в моих силах. Небольшая группа здравомыслящих пассажиров во главе со мной составила заговор с целью похитить корабельный секстан и таким образом узнать широту и долготу.
– Удалось ли вам осуществить свой план? – спросил Холмс.
– О да, сэр, – ответил Клеменс. – Мы просто забыли, что никто из нас не умеет пользоваться этим прибором, так что, провозившись несколько часов, определили с высокой точностью, что находимся либо в центральной Африке, либо в Саскачеване.
Хоуэллс согнулся пополам от смеха. Лицо Клеменса хранило прежнее насупленное выражение.
– Не было ли косвенных улик, – произнеся это слово, Джеймс покосился на Холмса, – позволяющих угадать, где вы находитесь?
– Никаких, – отвечал Клеменс. – Вернее, никаких до тех пор, пока мы с другими пассажирами не увидели пингвинов, танцующих на льдинах, между которыми пробирался «Лан».
– Пингвинов! – подхватился Хоуэллс и захохотал еще громче.
Джеймс внезапно понял, что для Уильяма Дина Хоуэллса, серьезного, часто грустного автора и глубокомысленного редактора, общество Клеменса – повод на время вновь стать мальчишкой.
– Мы, разумеется, приняли пингвинов за корабельных официантов и кельнеров, которых капитан выпустил порезвиться на лед, – продолжал Клеменс.
– Нет! – взвыл Хоуэллс. От смеха у него по щекам катились слезы. Выкрик, очевидно, был мольбой дать ему хоть короткую передышку.
– Увы, осознание их пингвиньей сущности несколько запоздало, – безжалостно произнес Клеменс. – Я успел дать троим щедрые чаевые. Один так засмущался, что спрятал голову под верхний плавник, или крыло, или как там это называется.
Хоуэллс всхлипывал от смеха.
Официанты принесли заказанные блюда.
Накануне, во вторник, двадцать восьмого марта, когда Холмс объявил Джеймсу и Хэям, что шрифт на
