Саквояж молчал, но морда у него при этом была на редкость ехидная. Вот кто бы мог подумать, что у задубевшего от времени гранитоля[4] такие способности к мимике! Опять установилась полная тишина. Только орел взлетел на верхушку менгира и начал то ли блох клювами ловить, то ли перья поправлять. Да-а… выдержки у саквояжа оказалось меньше. Потому что минут через десять он откашлялся и начал:
— Милостивая государыня, — сволочь при этом глумливо улыбнулась, — дозвольте мне слово молвить?
Я кивнула.
— Птах — он вроде как птица, — дерматина кусок выдержал паузу.
Я опять кивнула.
— Может, ты, как хозяйка, попросишь его на разведку слетать?
— А он может? — забыв, что злюсь, быстро повернулась я.
— Слетать? Да запросто! Видишь, у него сбоку крылья приляпаны.
— Да я не про то, — я пошевелила пальцами, мучительно подбирая слова, — как мы ему это объясним и как потом поймем, чего он видел.
«Чумадан» затряс башкой и закатил единственный, но очень наглый глаз. Видимо, так он пытался донести до меня всю степень удивления моей тупостью.
— Тяжело, конечно, будет, не спорю, но у тебя есть другой выход? — Он сделал мхатовскую паузу. — Можешь вообще-то и сама смотаться, если желание есть.
Да в конце-то концов, чего б и не попросить мутанта двухголового? Это ведь более естественно, чем угрожать сумке убийством.
Орел сидел на камне и, свесив две башки набок, внимательно нас слушал.
— Извините, — начала я.
— Птах, — подсказали мне из травы.
— Птах, — послушно повторила я, — вы не могли бы полетать по окрестностям и показать, куда нам идти?
Орел отряхнулся, взъерошил перья, поднялся и улетел. Так как других дел на горизонте не предвиделось, я попросила у саквояжа плед, завернулась в него и уснула.
Проснулась я от звуков песни, громко исполняемой насквозь фальшивым голосом. Окончательно стряхнув оковы сна, поняла, что это не просто песня, — это «Боже царя храни». Саквояж, самозабвенно закатив единственный глаз, выводил:
Боже, Царя храни!
Сильный, державный.
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Боже, Царя храни!
Я не успела возмутиться такому наплевательскому отношению ко сну окружающих, как увидела пикирующего на камень орла. Государственная птица, не успев как следует усесться, начала клекотать, перебивая саму себя. Понять что-то было сложно, это мало походило на человечью речь. Еще меньше это походило на русскую речь. Наконец-то птица договорилась между собой и с сильным кавказским акцентом одна из голов молвила:
— Абрамгутанг, слущяй, карасывый дэвушк!
— Вах, — добавила вторая.
И обе, довольные, уставились на меня. Я — на саквояж. Тот, немного подумав, крякнул:
— Ну все, в общем-то, понятно.
— Даа? — Меня терзали смутные сомнения. — И что же он сказал?
— Нашел, говорит, чего-то…
— Абрамгутанга?
— Да ты не слова слушай, ты смысл лови. Видишь, — саквояж кивнул на орла, — довольный сидит, значит, нашел чего! А орангутанга этого он когда-то в цирке шапито видел. Все забыть не может! Вот и поминает к месту и нет.
— То есть мы можем идти? — уточнила я, все еще сильно сомневаясь.
— Коли ноги есть, то чего не ходить-то. — И он красноречиво посмотрел вниз, намекая, что у него-то ног нет.
Пришлось, предварительно запихнув в недра саквояжа покрывало, взять его в руку. Не скажу чтоб это был приятный момент. Пес его знает, что у сумасшедшего «чумадана» на уме. Птах, увидев, что все в сборе, без лишних понуканий медленно полетел над самой землей по только ему известному маршруту.
Тропинка, по которой нас вел Птах, была точь-в-точь как та, по которой я шла сюда. Так же дико петляла, потом угомонилась и потянулась унылой
